«Под солнцем». Александр Жаров

«Здравствуй, время стройки и ремонта наших фабрик и сердец».

1.

На юг. В Крым. На Кавказ...

Тянутся каждодневно к многочисленным поездам многочисленные «tbc», плевриты, бронхиадениты, неврастеники и просто жаждущие южной весны.

Заработались. Заждались. Стосковались по солнышку.

В санатории, в дома отдыха, на всяческие дачки, в парусиновые шатры по побережью. Кто куда.

— Поджарь там за меня левую половинку, —кричит рабфаковец отъезжающему товарищу.

— Миша, раковинок набери побольше, Зоечка любить играть... И камне-ей...

— Товарищ Артамонов, поправляйся, брат, почитай 14-й том, подумай. Резолюции съезда вышлю... не доводи до операции, главное... Кулак у тебя уж чересчур. Верхушка левого.

— Люся! Волосы можно красить у мадам Барлет в Ялте. Замечательно! Пиши об увлечениях. Душка!

— В случае что — о здоровье Додика телеграфируй. И не забудь выписать тетю Мотю.

Теряются обрывки криков и разговоров в последней вспышке сутолоки, в двух, по заграничному, последних звонках, в радостном ржанье паровоза...

— Поехали...

За здоровьем, за спокойствием, за загаром, за морским воздухом. Мало ли за чем.

— Ме-шоч-ники...

Строительный сезон начался.
 

2.

Утро перед Севастополем радует уже ясным, тихим небом. С горизонта солидно и не спеша поднимается крымское солнышко. Веет в открытые окна вагона теплой свежестью, цветением миндаля, близостью моря...

— О, море, море! Так сказал поэт...—восклицает косматый юноша с верхней полки.

— Все мы немножко поэты, — проскрипел кто-то внизу, — а вы не знаете — рыба в Севастополе дешевая?

— Нет, мы на курорт...

— Я бы ни за что не поехал теперь. Сезон не открылся настоящий. В Ялте, небось, все закрыто еще, артисты не наехали и женский пол, скажем. Скука ж! То ли дело в июле, августе...

— А мы так полечиться думаем!

— А-а-а...

Рабфаковец засучил заблаговременно рукава, расстегнул ворот рубашки и усиленно загораживает собою окно.

— Гражданин, сквозь вас не видно… Что вы выпятились?

— Надо же солнышком попользоваться. У меня неделя просрочена. Думаю загар поднаверстать.

Когда поезд выныривает из длительной темноты туннелей, день кажется особенно необычным, сияющим, посеребренным. Все чаще мелькают острые, темнозеленые штыки кипарисов, торжественных, неподвижных, белые и розовые шапки миндаля, ванильного дерева.

Чисто выбеленные домики севастопольского пригорода сияют празднично и тоже как будто цветут.

— Я так думаю, что это ультрафиолетовые лучи, — сказал рабфаковец, продолжая ловить голой грудью солнечных зайчиков.

— Как думаете, гражданин, вино тут дешевое?

— Опять же говорю, что мы на курорт!

Поезд, извиваясь в горах, — вдоль сверкающего солнцем, парусами, свежей краской судов залива, — приближается медленно к вокзалу —к пристани крымской весны.
 

3.

Постигнув цели, люди, бывшие пестрыми в вагоне, не похожие один на другого, — тут быстро потеряли эту пестроту. На них надеты одинаковые белые санаторные брюки и толстовки, белые колпаки, сандалии с одной подметкой, именуемые «христосиками». Кроме того, за пару первых же дней на лицах всех солнце поставило уже приблизительно одинаковые, легкие штампы загара, робкого еще, розового.

— Уехать чтоб индейцами отсюда! В доску загорим! — слышатся с утра крикливые пожелания на прибрежном песке.

— Меньше чем на негра не согласен! — весело отвечает на это длинный дядя, снимая брюки...

В рядок — на песочке груды белых, кажущихся больными, тел. И мужчины, и женщины.

— Некогда тут половой вопрос разбирать! Скидывай одежду! Что за стыд при солнышке!

Кое-кто зажарился с непривычки, вазелинит ожоги: перележал.

Другие морской водичкой освежатся — и опять лежат молча, терпеливо, без движения. Будто работу какую очень сосредоточенно выполняют. Усердия хоть отбавляй.

Говорок в антрактах, знакомства. Из Иванова, из Ульяновска, из Минска — рабочие, красноармейцы, служащие, фабзайцы — разный народ...

Песню затянут— и сдадут: жарко. Камешками в море швыряют, в скалы: кто больше попадет. Азарт, как у малых ребят. Все на свете позабыто.

— А ну купанемся, братва!..

Море — новое, не похоже на вчерашнее. Вчера волны громыхали камнями, сегодня стихли, смирились.

Море — молодое, цветущее огнями расплавленных лучей. Извиняющееся, застенчивое, манящее.

— Температура шишнадцать, всем купаться можно.

А по берегу с зонтиками тоже народ и разговорчик опять же:

— Да не могут они фокстрот запретить, это же к политике не относится!

— Не скажи, милочка, запрещали! Правда, это не на курорте.

— А Марья Павловна экстроригинальна, достала заграничные подвязки и в одну вкрепила часы, а в другую портрет Степана Степановича. Представьте, какая прелесть!

— Лелечка, закрой лицо вуалью. А то загореть можно.
 

4.

С горы бронзоволицые татарчата-пионеры с пением пионерского марша спускаются стройно один за другим. Босые, стриженые. 

Девчурки с вьющимися шапками черных волос.

У домика глазеют завистливо на шествие две девочки: татарка и русская. Говорят по-русски. Обе картавят.

— А я пойду в пионейки, — говорит татарочка.

— А я не пойду пионейки.

— А почему?

— А меня мама не пустит. Пионеги — не хояшо.

— Нет, хояшо. Мой папа коммунист.

— А мой папа: не коммунист, а мама—коммунистка.

— А почему?

— Папа не юбит коммунистов. Они с него.

— А мама почему?

— А мама—коммунистка. Она не была коммунистка и тепей коммунистка. Она свой клест потеяла. Папа ей новый не купит, ему некогда, он товаем тойгует. Маму мы тепей зовем коммунисткой. И все ядные зовут коммунисткой.

— А мой папа в Совете яботает. Я буду пионейка...

Пока отряд пионеров не скрывается из вида, не прекращают свой разговор малыши на эти острые и скользкие темы...
 

***

После узаконенного всюду «мертвого часа», когда спадает немного полуденная жара, на пляж, снова наполненный людьми, начинает проникать «цивилизация». Откуда-то является вездесущий шарманщик с попугаем — и многие для смеха счастье тянут за гривенник.

— Совсем с этим Крымом в детство впали, — добродушно замечает старик рабочий с Сормовского завода: — все игрушки да финтифлюшки!

— «Правда»! «Звистия»! Московские, харьковские! — восклицает внезапно появившийся газетчик и, усевшись поудобнее на скалу, продает ходкий товар, набавляя по 3 копейки на номер.

По каменным глыбам лазает кудрявый грек с кистью и ведром краски, — что-то малюет на камнях.

Конечно, реклама. Несмотря на режим экономии. Читаем на одном камне:

Ах, дамский фотограф Андреади.

И на другом, рядом:

Ах. Надо снятца на память.
В Крыму. Спешите не опоздать.
 Андреади может хорошо ваз снять.

Не перестают прибывать автомобили и пароходы из Севастополя, не устают привозить новых паломников и увозить их поджарившимися и поздоровевшими. Солнце работает честно. Море помогает ему. Лето в бешеном цвету. Строительный сезон в разгаре.

***

Александр Жаров. Фото: С. Красинский. Публикуется по журналу «30 дней», № 6 за 1926 год.

Из собрания МИРА коллекция