«Добрый уголь». Вера Инбер

Красавица Мери-Анна, чьи огромные глаза и крошечные уши сводили с ума всех ее друзей, поймала на кухне мышонка и съела его. В этом не было ничего удивительного, если принять во внимание, что Мери-Анна — кошка. И все же это было удивительно, потому что кошка эта славилась именно тем, что никогда не ела мышей и даже их не ловила, так что пришлось купить мышеловку...

Обнаружил все это Биль. Он спускался по лестнице особо выработанной «шахтерской» походкой, с тем чтобы, взяв у матери деньги, сбегать, как обычно, в лавочку за хлебом и маслом к ужину. Но на пятой ступеньке Биль, увидев Мери-Анну, забыл про собственный ужин и стал наблюдать, как ужинала большеглазая красавица. Глубоко взволнованный, он поднялся наверх и сказал своей сестре Сусанне:

— Сузи, Мери-Анна съела мышь. Я сам видел.

А ведь мы шли в пари со всей школой, что она не притронется и к самой редкой австралийской крысе, даже если посыпать ее сахаром и изюмом. А теперь как же?

Значит, мы проиграли. А Мери-Анна тоже хороша: так подвести людей. Это она нарочно.

Сузи округлила глаза и ответила тихо:

— Она не нарочно, Биль. Она голодна, как ты не понимаешь!

Ведь мама три дня уже почти не кормит ее...

К ужину, хотя его никто не звал, заявился дождь и за ним ветер. Оба они взялись за работу, и покуда дождь выстукивал что-то такое на стеклах, ветер занялся печной заслонкой. Все вместе выходило заунывно и очень похоже на мистера Кригса, учителя, когда он спрашивает на уроках: «Ну, Биль Хитчинс или Сусанна Хитчинс, расскажите нам все, что вы знаете о всемирном потопе!»

Стол был накрыт. Но масла не было, да и хлеба было маловато. Биль объяснил себе это тем, что в лавочку пошел не он, Биль, сын шахтера и сам будущий шахтер, а мать, слабая женщина... Биль засунул руки в карманы, скривил губы, совсем как отец, когда он курит трубку, и сказал — тоже как отец:

— Вот так погодка! В такую погодку только и сидеть у очага, где пылает наш добрый ньюкэстльский уголь.

Сказав это, Биль заглянул в очаг и увидел, что «ньюкэстля» там лежит всего-то два кусочка и вид у них далеко не добрый. А отца все не было. Биль сел перед огнем и, толкнув ногой коварную Мери-Анну, сказал:

— Сузи, а отца нет. Ты не знаешь, где он?

Но Сузи все знала: это было ее особенностью.

— Отец пошел на площадь, знаешь, там, где на вывеске большая кружка пива и из нее лезет пена, как мыло... если мыть голову. Там все собираются и обсуждают.

— Обсуждают? — переспросил Биль. — А почему?

— Обсуждают и решают «еще продержаться». Ведь сейчас забастовка, ты же знаешь. Ты, когда мама дает жареный картофель, думай об этом.

— А почему, Сузи?

— Потому что ты его столько ешь, Биль, что продержаться становится очень трудно.

— А почему... — снова начал было Биль, но в эту минуту вошел отец. С его резинового плаща текла вода, кепка обвисла, а кашне превратилось в мокрый жгут,

— Ты пришел, Джек, — сказала мать. — Уже поздно, детям пора спать. Да и погода... — Говоря это, она пристально смотрела ему в лицо, как будто это было запечатанное письмо, которое она хотела и не решалась вскрыть.

— Завтра выдадут кой-какие продукты в лавке, — проговорил отец, утирая мокрое лицо. — Молоко и яйца будут выдавать только детям, которые больны.

— Молоко... Ты не больна, Сузи? — потихоньку спросил Биль. И тут же грустно добавил: — И я не болен. Синяк на ноге, я думаю, не считается. Но если прыгнуть, например, с водокачки... Как ты думаешь?

Когда подали жареный картофель, Сузи взглянула на Биля. Но Биль в пылу рассказа не помнил уже ни о чем. Он рассказывал отцу, как в школе мистер Кригс, учитель, стал спрашивать его о всемирном потопе, и что из этого вышло, и как он, Биль, неодобрительно отозвался о Ное за то, что тот спасся, когда все погибли.

Биль поглядел на свою тарелку и увидел, что она исчезла. А он прекрасно помнил, что на ней лежала большая румяная картофелина, целая, и половина второй.

Зачем же все это убрали, воспользовавшись тем, что он рассказывал про мистера Кригса? Он увидел также, что мать складывает все остатки в котелок. И тут, вспомнив слова Сузи, он закрыл рот, открытый было для вопроса...

Ночью холодный мрак поглотил поселок. Где-то далеко были лунные ночи, теплые моря и горячие сердца. А здесь гористая земля была тверда, шахты молчали и черное, как уголь, небо лежало на крышах. Биль, которому снился старик Ной с горячим картофельным гарниром, проснулся оттого, что ему стало холодно.

— Сузи, — позвал он, — ты не спишь? Почему это стало так холодно?

— Говори тише, Биль. Я думаю, что вчера плохо топили.

Родители тоже не спали. Отец, обвязав горло длинным шарфом, несколько раз выходил за дверь. Вернувшись в последний раз, он не лег, а сел в углу на табурет.

— Ну что? — спросила мать.

— Все холодает. Возможно, что выпадет снег.

Наступило молчание.

— Завтра кончатся наши запасы угля, — снова начала мать. — У нас осталось ровно столько, чтобы вскипятить утром воду.

Табуретка в углу заскрипела, как будто внезапно ей сделалось невмоготу от тяжести человека, сидящего на ней.

Из материнского угла снова раздался голос:

— Ты не думай, Джек, что я боюсь. Немножко я побаиваюсь, это правда. Кроме того, дети... И потом — разве это не горько: всю свою жизнь убить на уголь, а теперь он убивает нас тем, что его у нас нет! Но все же надо терпеть, Джек. Что поделаешь. Во что бы то ни стало, но надо продержаться. А то один ослабеет, за ним другой, и все погибнет. Завтра я предложу нашим женщинам топить по очереди и отогревать детей. И вообще все не так еще плохо. Можно продать мою воскресную юбку, ту, что ты подарил мне в день свадьбы.

Джек подошел к кровати:

— Продержаться необходимо. И мы с тобой продержимся, не будь я Джек Хитчинс, не правда ли, старуха?..

Через три дня у Биля заболела сначала голова, потом горло, потом грудь, потом все вместе. Укрытый двумя одеялами и двумя пальто, он лежал, закрыв глаза, изредка открывая их для того, чтобы переговорить с Сузи, без которой он не мог жить. Мери-Анна, потерявшая половину своей красоты, дремала у него в ногах.

— Сузи, — сказал Биль, — разве это справедливо, что мы всю жизнь убили на этот добрый уголь, который оказался таким злым?

Сузи молчала.

— Сузи, — снова сказал Биль, — мне кажется, что теперь я достаточно болен для молока, как ты думаешь?

Сузи молчала.

— Сузи, — в третий раз сказал Биль, — дело еще не так плохо. Можно продать перочистку, которую ты подарила мне на мое рожденье. Но продержаться необходимо. А то один ослабеет, за ним другой... Но мы продержимся, не будь я Биль Хитчинс, не правда ли, старуха?

— Правда, — ответила Сузи.

***

Вера Инбер. Публикуется по сборнику «Ловец комет», 1927 года.

Из собрания МИРА коллекция