О терминологии и об идеологии. Вадим Шершеневич

Когда выступает в печати Нарком по Просвещению т. Луначарский и говорит о том, что надо в данный момент на театре с политической точки зрения, мы никогда не оспариваем. Наркому всегда яснее политическая конъюнктура и политическая необходимость момента. Но когда т. Луначарский выступает, как театральный критик и теоретик, как он это делает статьей «Еще о театре красного быта», он всегда дает материла для спора.

Так и на этот раз — сущность положений т. Луначарского сводится к следующему:

1. Необходим еще один революционный театр потому, что Театр Революции полон левыми исканиями, недоступными рабочим массам.

2. Левое искусство, оно же — «искусство модерн», есть стилизация. В рабочем театре важнее всего содержание, поднесенное в реалистических тонах.

Луначарский пишет в своей статье: «Нельзя требовать от Мейерхольда, чтобы он пошел дальше в своих уступках реализму. Стилизованное искусство до крайности затрудняет и т. д».

Реализм и мейерхольдовщина это не противоречивые понятия. Мейерхольд борется как раз за реализм, против натурализма Художественного Театра и модернизма Камерного: двух театров, признанных Луначар­ским. Пора договориться о терминологии: натурализм это копирование. Реализм — созидание по существующему долженству­ющего. Реализм организует быт, натурализм — перепевает его. «Модернизм» фотографирует в обратном виде. Полюсы: «мейерхольдовщина» и «камерщина».

Всякое искусство стилизовано, ибо оно искусство, т. е. нечто искусственное. Белым гипсом передает скульптор негра. Это условность? Да! Это искусственность? Да! Но это подлинное искусство? Да, да, да! Иначе надо для негра брать черное дерево, для индейца— красное.

«Не только мейерхольдовский театр может играть без декораций и рампы на площади. Это может всякий реалистический (т. е. натуралистический — в терминологии т. Луначарского) театр.

Это неправильно. Таиров запротестует во имя театральности, Станиславский во имя правды, Южин — во имя ненарушимости традиций. Но разве важно: что они могут? Важно, как есть. Однако, не играют! Ведь и другие театры могли бы поставить Мартинэ или Смерть Тарелкина, но не поставили. Ведь и другие театры могли бы создать Ильинского, однако, не создали. Ведь и другие театры могли бы пойти по пути разоблачения театральной кухни, но не пошли.

Мейерхольд утверждал, что на театре нет места психологии, что театральная форма стоит выше содержания. Из этого критик делает вывод, что мейерхольдовщине не по пути с революционным искусством.

Искусство требует формального разрешения прежде всего. (Даже скучно повторять такие аксиомы!). Без формы нет искусства, а без содержания оно может быть. Но это не значит, что содержание невозможно, что оно не нужно, что оно зло, как утверждал именно Таиров, пока «Федрой» не вошел в царствие небесное.

Ведь не стоит писать теоретическую статью, весь смысл которой в утверждении: «спасение искусства в служении большим идеям и высоким чувствам». Это уже единожды не плохо сказано стишком: «сейте разумное, доброе, вечное».

Я оговариваюсь: я отнюдь не выступаю на защиту Мейерхольда. Мне самому многое у Мейерхольда не по душе. С точки зрения реальной театральной политики пора перевести идеологию так сказать на хозяйственный расчет достижений. Теперь мало замыслить, надо осуществить! Это лозунг, не вполне понятный левому фронту, фактически изменившему себя, себе изменившему.

Я заступаюсь за терминологию и уточнение того «что нужно» и «чего хочется».

А. В. Луначарский, зовя к театру быта, все время подчеркивает, что это должен быть героический театр.

Да ведь это два антипода: быт и героизм. Героизм в плакате громадных коллизий. Быт в «пуантелизме» повседневных про­тиворечий. Если героическая пьеса Дюма «Катилина» или «Риенци» Вагнера по Луначарско­му — быт, то разрешите мне быть в «союзе бытовиков». Но, если пьесы Толлера и Кай­зера это не «леонидандреевская бытология», а героизм, то долой такой героизм!

Левый театр — и Мейерхольд, как один из идеологов его, может быть самый напористый,но не самый устойчивый, требует для революционного театра наиболее убедительных форм: героизма иди фарса. Он борется против быта потому, что бытописательство и бытотеатральство это та же чеховщина, но уже не настроений, а.. зарисовок. Это «канарейка, пожирающая коммунизм», по определению Маяковского.

Назвать быт красным еще не значит найти метод. Западная буржуазия иногда называет себя красной, но она от этого более пролетарской не становится.

Право же если мы отказываемся от ста­рого эстествования с пастушками и маркиза­ми, то не следует создавать «красную уайльдовщину», где пастушки заменяются рабочим, а свирель — молотом.

Наконец, последнее: т. Луначарский приводит довод, о непонятности новых (левых, крайних левых, среднелевых, модернистических, может быть, декадентских!!!) форм.

Во первых лозунг об общедоступности, переведенный на язык политики, не будет ли «всеобщим избирательным правом»? А где же ставка на определенное будущее?

Во вторых: разве мы не знаем, что массы, врываясь после боев в барские особняки крушили античные статуи? Что же на это время антики делались непонятными модернистами.

В театре действительно происходит перемещение ценностей: левый фронт правеет, академики чуть чуть левеют. Революция кончилась. Все приняло милые истории формы сдвига. Наступает эпоха театрального здравомыслия. От этого или плакать надо или использовать время на установление терминологии.

Надо проверить: что дал макет? Но не заменять наспех макет павильончиками.

А. В. Луначарский прав: наступает эпоха героического на театре, но этот героизм есть нечто диаметрально противоположное реализму и его предку натурализму.

От быта — к трагедии (или мелодраме) и к фарсу (или цирку) — вот лозунг сегодняшнего театра. 

ВАДИМ ШЕРШЕНЕВИЧ

Журнал «Зрелища» № 1. 1923