«Свет осенью». Вера Инбер
Осень — вот она. Деревья стоят пурпурные, желтые и алые: всех цветов заката. Листьев мало, они не толпятся, как летом: каждый трепещет отдельно. Боярышник (сам желтый, ягоды красные) хорошеет с каждым днем.
Сентябрьское солнце нежно, как луна, серебрит осеннюю паутину.
Целый день я одна, потому что дети, оставленные на мое попеченье, играют далеко от дома, у огорода, где зреют маленькие помидоры для соленья. По-моему, несмотря на запрещение, дети едят их, эти еще зеленые помидоры. Ибо все соблазны в виде пустых консервных коробок и старого бинокля не властны над детьми.
Они неотвратимо уходят к помидорам.
Детей трое: мальчик, девочка и опять мальчик. Этому второму мальчику три года, и имя у него замечательное. Зовут его Свет. Такой маленький Светик: волосы у него серебристые и тонкие, как осенняя паутина. Глаза постоянно прищурены, как будто им слишком светло от собственного блеска. Остальные дети тоже хороши, но это уже обыкновенные — Коля и Таня.
Днем думаешь о многом: о путешествии к морю, о том, что скоро зима, о работе.
Воздух совершенно чист, как стекло: кажется, что его нет. Явственно слышны голоса детей. Свет плачет долго и горько, потом замолкает.
— Перестал наконец, — говорит Таня. — Ну, и очень хорошо, что перестал.
— Я не перестал, — отвечает Свет, — я отдыхаю.
Но десятилетняя Таня, как настоящая женщина, полна лукавства. Не в ее интересах, чтобы Свет ревел так долго и отрывал ее от приготовления пюре из помидорных листьев и дождевых червей.
— Ну да, — успокоительно замечает она, — но ты должен отдохнуть хорошенько. Я скажу, когда тебе опять начинать. А вот посмотри, какая гусеница.
У Света загораются глаза.
— Гусеница, — переспрашивает он, — зиёная?
Зеленый цвет — его любимый. Будь его воля, он окунул бы всю землю в большой чан зеленой краски.
Но Таня не дает ему опомниться.
— Гусеница, во-он она. Не начинай плакать, еще не время. А вон посмотри, какая корова пошла.
— Зиёная? — говорит он. — Покажи.
А Коля ничего этого не слышит. У него душа изобретателя.
Я подхожу к нему вплотную и вижу, что из щепок и начала моего рассказа, который я ищу уже несколько дней, он строит модель самолета. Таня, увидав меня, молниеносно вынимает изо рта четвертушку помидора и смотрит открыто и честно, как будто это не она. Мне на руку садится бледный, слабый, неизвестно откуда взявшийся комар.
— Скажите мне, — говорит Таня, — у комаров есть сердце?
— Не знаю, Танюша. Желудок у них, трубочка там внутри, — это я знаю, а про сердце не скажу. Думаю, что должно быть.
— А я думаю, что у них нет сердца. Я даже уверена.
— Почему же ты так уверена?
— Если бы у них было сердце, — отвечает Таня, откидывая ногой подальше надкусанный помидор, — если бы у них было сердце, они бы вас не кусали...
По вечерам в саду туман. Синяя сырость наползает от озера. Скромная береза у окна шумит, как дикое дерево, не знающее человека. Помидорный огород черен и пуст. Луна стоит над пустой дорогой. И только маленькая звезда возле нее молода и очаровательна, как всегда...
Обычно к десяти часам, как будто они знают время, тучи заполняют небо. В них тонет и луна, и береза, и огород. И только шумят под окном чьи-то ветви.
Дети просыпаются, словно их действительно разбудили тучи. Первая просыпается Таня и что-то жует — вероятно, недоеденный помидор. Затем она будит Колю.
Они беседуют о своих делах, и я сквозь тонкую дачную стенку слышу их голоса и даже их дыхание. Сначала они говорят о воздухоплавании, о том, что Колин аппарат почему-то совершенно не летит.
— А ты бы полетел на настоящем? — спрашивает Таня.
— Вопрос глупый, раз я собираюсь быть пилотом.
Молчанье. Осенняя ночь все ближе, все студенее дышит в окна. Береза шумит.
— Можно построить, конечно, такую модель, чтобы она летала, — снова начинает Коля, — но для этого нужно много денег: нужен клей и вощеная бумага.
Таня молчит и, очевидно, что-то обдумывает.
— Можно было бы потом назвать самолет «Татьяна Золотарева», — безразлично говорит Коля.
— Коля...— нерешительно начинает Таня.
— Что?
— Нет, ничего... Коля!
— Что?
— Коля, а если взять «пешком-ходительные» деньги?
Тут я вхожу в комнату и спрашиваю:
— Во-первых, почему вы не спите, а во-вторых, что значит «пешком-ходительные» деньги?
Таня сконфужена:
— Это деньги, которые нам дают на трамвай, но мы ходим пешком.
В эту минуту дождь обрушивается на хилое окно.
Пламя свечи начинает метаться, и тогда просыпается Свет. Он садится в своей кроватке. Волосенки стоят дыбом, глаза прищурены. Ясно, что он сейчас заплачет.
И действительно:
— Мама, — начинает он, —моя мамочка... А-а-а-а-а...
— Не плачь, мальчик. Завтра, завтра приедет мама. А что она тебе привезет!
— Что?
— А вот ложись, вот так, будь хорошим мальчиком. Я тебе расскажу.
Я укладываю его снова, плотнее прикрываю окна, переношу свечку в более тихое место, на умывальник, и заслоняю книгой... Ветер не безумствует уже, никаких бурь, никаких порывов. Ровно шумит дождь, и это хуже всего.
Свет ложится ничком в подушечку, и в его серебристом затылке такое отчаяние, что у меня сердце падает.
Коля и Таня умолкают.
— Слушай, Светик, — говорю я, — слушай, я расскажу тебе очень интересное. Жила-была однажды курица...
— Зиёная?
— Нет, рябенькая. И вот она...
Но Свет начинает плакать. Он плачет горько. Насколько я могу разобрать, он жалуется на отсутствие мамы, на ночь, на дождь, на осень. И тогда я сама теряюсь.
Я забываю, что это ребенок, я говорю ему взрослые слова:
— Ну, подожди, ведь придет весна. Придет весна.
— Зиёная?..
— Да, да, совершенно зеленая. Теплая, душистая, зеленая.
— Зиёная!..
И весь в слезах, но счастливый, он засыпает.
***
Вера Инбер. Публикуется по сборнику «Ловец комет», 1927 года.
Из собрания МИРА коллекция
