«Поведение человека». Эмилий Миндлин

Возле креста на холме в землю зарылся камень. Горячий желтый цветок, полярный мак, вспыхнул в расселине. Со мной был житель, Нью-Олесунда. Он нагнулся, сорвал с крепкого стебелька желтый полярный мак и потер им камень.

Мы присели, и мой спутник рассказал мне про дом в Нью-Лондоне, про охотников оттуда, про Гюндерсена и кроме того про доктора Отто Штоля, имя которого я разобрал среди слов, выцарапанных гвоздем на деревянном кресте.

— Три года назад с этого вот холма смотрели нью-олесундцы на середину бухты.

Двадцать суток лодка не могла добраться до берега. Двадцать суток прожили в лодке двое. Мы не были в силах помочь им. Мы только рассматривали их с вершины холма.

Я б рассказал вам много историй про место, которое называется. Нью-Лондон. Вот там, ближе к выходу в океан, на том берегу Кингобея, направо виден небольшой и редко посещаемый нью-олесундцами фиорд. Лет пятнадцать тому назад англичанам показалось, что на берегу фиорда — залежи мрамора. В самом деле, мраморные пласты выходят на том берегу наружу. Но мрамор там так рыхл, так непригоден для разработок, что от затеи английской компании только и осталось, что восемь хижин. И еще имя осталось от англичан. Место они назвали Нью-Лондон в честь их родной столицы и из подражания нашему Нью-Олесунду. Пустые, оставленные англичанами, хижины служат в редкие годы пристанищем для охотников, перебирающихся из Нью-Олесунда на тот берег бухты.

Три охотника отправились к нью-лондонскому фиорду в первые дни апреля. Они на лыжах прошли по льду Кингсбея и скрылись за поворотом. Весна наступила рано. Охотники не возвратились; бухта вскрылась, лед пошел табунами.

В Нью-Олесунде увидали ракету. Ракета летела из нью-лондонского фиорда. Она была вестью о беде. Что-то случилось с охотниками, и ракетой они звали на помощь. Никто б не добрался до них. Глетчер залег на перевале. По бухте ни в санях не проехать, ни в лодке ее переплыть: говорю, табунами шел лед.

Два нью-олесундца вызвались помочь охотникам. Доктор Штоль вызвался первым. Он дольше всех прожил на свальдбардской земле: пять лет, и ни одной поездки в Европу. Ему было тридцать шесть лет. Жил он в домике, что поближе к водопроводу. Штоль врачевал нью-олесундцев, изготовлял чучела птиц и зверей, собирал гербарий и даже играл на скрипке. Но основное, что делал Штоль, было странно до чрезвычайности. Он записывал жизнь каждого из нас, изучал ее, время от времени раздавал нам какие-то анкеты, которые мы заполняли по его просьбе, пытливо присматривался к нам, устраивал медицинские осмотры и на вопрос, зачем все это ему, отвечал, что занимается наукой о поведении человека.

Вот этот Штоль согласился переправиться на другой берег бухты. В Нью-Олесунде жил тогда техник Гюндерсен, только одну зиму прослуживший у Нью-Олесунд-Куль-Компани, совсем еще юноша.

Гюндерсен прыгнул в лодку сейчас же за доктором. Баграми и веслами отталкивались они от льдин и пробирались меж них, правя к нью-лондонскому фиорду. Вы бы посмотрели, что это была за борьба. Теперь я могу сказать, что видел чудо собственными глазами.

На второй день они добрались только до середины бухты. Сначала с ними можно было говорить, стоя на берегу. Потом лодку относило течением все дальше и дальше, ее тащило к выходу в океан. Голоса Гюндерсена и Штоля не долетали уже до нас: ветер их относил.

Дни проходили за днями, а в судьбе лодки не было никаких изменений. Иногда она оказывалась так близко от океана, что техника и доктора мы считали погибшими. Но вот оба они схватывали багры и так работали ими, что лодка снова выбиралась на середину бухты. К берегу она никак подойти не могла — ни к одному, ни к другому: у берегов льды налезали друг на друга, образовывали невероятные барьеры, крепостной стеной обступали землю... В конце концов, мы привыкли видеть во льдах на небольшом расстоянии от берега Нью-Озесунда погибавшую лодчонку с двумя странно ведущими себя людьми.

Они то бессильно опускались на свои сидения и целыми часами, по-видимому, безмолвно смотрели один на другого, то вдруг вскакивали и испуганно хватались за весла или багры и начинали судорожно бороться с льдинами, тащившими их океан. Иногда то один, то другой опускался на дно лодки и забывался во сне. Второй дежурил и, если подступали опасные льдины, то дежурный расшевеливал спутника, и оба они, выбиваясь из сил, спасали свою жизнь. Гюндерсен что-то писал. Это видели мы все. У него была записная книжка, которую он часто вытаскивал из кармана.

Вот наступил момент, когда они набросились один на другого. Толчок льдины, опасное положение лодки заставили их немедленно прекратить драку. Они бились со льдом. С того дня суток не проходило, чтобы Гюндерсен и Штоль не набрасывались друг на друга.

На двадцатые сутки табуны льда поредели. От берега протянулся широкий водный канал, по которому лодка могла бы пройти свободно при помощи весел. Но доктор и его спутник были уже без сил. Лодку относило течением, и люди больше не сопротивлялись. Тогда от берега отвалил бот, который подошел к ним, ухватил лодку багром и приволок к пристани. Гюндерсен не произносил ни слова. Глаза его провалились, и их почти не было видно. Темная полоска синела на верхней губе. Странные синяки испещряли его руки. На носилках его отнесли в дом.

Штоль выглядел лучше, но, как и Гюндерсен, он страшно похудел. Он самостоятельно вышел из лодки и, пошатываясь, ступил на приставь.

Через две недели Штоль и Гюндерсен были совершенно здоровы. Мы устроили нечто в роде пирушки. Штоль и Гюндерсен сидели на противоположных концах стола. Инженер Кисс во всеуслышание громко сказал:

— Почему бы доктору Штолю и нашему другу Гюндерсену не рассказать обо всем, что им пришлось пережить!

И вот наступила странная неприятная тишина. Все посмотрели на доктора и Гюндерсена. Гюндерсен угрюмо уставился глазами в собственную тарелку. Штоль взглянул на опущенную голову Гюндерсена и начал рассказ:

— Я решил помочь охотникам в Нью-Лондоне, — сказал он. — Тогда шел лед...

— Тогда не было средств, чтобы...

— Чтобы добраться до них, — подсказал Гюндерсен, не поднимая головы.

— Вот именно, чтобы добраться до них... — Эхом повторил. Штоль. Он говорил так, как будто каждая произносимая фраза доставляла ему муку. Лицо его стало красным и мокрым. Он не сводил глаз с Гюндерсена, но техник по-прежнему смотрел в тарелку.

Гюндерсен, не изменяя позы, продолжал рассказ доктора.

— Я вызвался отправиться с ним.

— Да, он вызвался отправиться со мной. Он тоже прыгнул в лодку. Он взял багор. Мы стали работать вместе.

— Я думал, что на поездку уйдет не больше суток, проговорил Гюндерсен. — У меня в кармане были две плитки шоколада и несколько пирожков.

— Я захватил большой кусок холодного мяса и ломоть сыра — сказах Штоль. — Я не предполагал, что наше путешествие продлится долго.

Он поднес было к губам кружку с пивом, но, словно раздумав, поставил чашку обратно и продолжал:

— Нам приходилось пользоваться каналами, которые образовывались между льдинами. Больше всего мы боялись, что наскочившая льдина может пробить или перевернуть наш кораблик. Приходилось отталкиваться от льдов и в то же время одолевать течение.

— И мы разделили труд, — подал опять голос молодой техник. — Один бился со льдом, а другой с силой течения. От берега отошли легко. Ближе к середине бухты течение сильнее. Здесь нас спасал только лед. Если бы не ледяные заторы, нас унесло бы в океан.

— Не покладая рук, мы бились в усилиях оттащить нашу лодку к берегу, — сказал Штоль. — Нас несло в разные стороны, мы то удалялись от Нью-Олесунда и приближались к Нью-Лондону, то удалялись от Нью-Лондона, приближаясь к Нью-Олесунду. Но каждый раз, когда и в том, и в другом случае нам казалось, что мы спасены, течение подхватывало нас. Эти проклятые течения!

— Нам следовало беречь наши микроскопические запасы, — произнес Гюндерсен.

— И мы берегли их, —поспешно отозвался Штоль.

Тут Гюндерсен неожиданно и в первый раз за все время поднял голову. Взоры доктора и техника встретились, как заклятые, преисполненные ненавистью враги.

Так, не отрывая глаз один от другого, продолжали они свой совместный рассказ.

— Нет, — проговорил Гюндерсен. — Доктор Штол берег только свои запасы. Сначала были съедены мой шоколад и все мои пирожки.

— Правильно. Но потом я стал давать ему кусочки холодного мяса, которое было со мной.

— Но он давал мне меньше, чем брал себе. Он стал уверять меня, что его жизнь ценнее моей, — настаивал Гюндерсен.

— Я говорил только, что для общества важнее моя. Я жил во имя науки. Я вел записи, которые могут иметь большое значение. Я изучал человека в этой стране.

— Но мне только двадцать два года — возразил Гюндерсен. — Я всегда думал, что у каждого человека есть право на жизнь. В Хармштадте осталась девушка, которая станет моей женой. Чтобы прокормить мою будущую жену, я поехал на Свальдбард за заработком. Я не хотел умирать.

— Если бы я погиб, — продолжал Штоль, — погибли бы все мои наблюдения, все работы.

В них не разобрались бы без меня. Я изучал всех вас все эти годы. Я изучал людей, которые судьбой заброшены в самое северное в мире человеческое селение. Я сделал открытия в области психологии и биологии. И, быть может, от лишнего кусочка мяса, который я не додал бы более крепкому Гюндерсену, зависела бы судьба моих пятилетних работ. Да, сознаюсь, во имя справедливости я брал себе большие куски мяса, чем давал Гюндерсену, но он нуждался менее меня.  

Все смотрели на Гюндерсена. Техник сказал:

— В Хармштадте живет девушка, которая должна стать моей женой.

— Наука важнее девушки из Хармштадта! — закричал Штоль.

Гюндерсен сжал кулаки.

— Доктор Штоль заставлял меня работать‚ больше, чем работах он сам. Однажды он набросился на меня и избил меня за то, что у меня не было сил работать. Я должен был работать багром и веслами, в то время как Штоль отдыхал.

— Меня покидали силы, — сказал Штоль. — Мы питались лишь снегом, который снимали с поверхности льдин, проплывавших мимо.

— Мы спали по очереди, — медленно проговорил Гюндерсен. Он стал говорить, растягивая слова, прислушиваясь внимательно к тому, что говорил, как бы изучая собственный голос.

— Однажды, когда я спал, доктор Штоль навалился на меня и зубами ухватил мою руку повыше кисти. Он силился прокусить ее.

— Да, я это сделал, — в бредовой тишине проронил Штоль. Его лицо было белее снега.

— Он хотел пить мою кровь, — объявил техник. — Мы боролись как одержимые. Я вырвался из его рук. Если бы не льдина, толкнувшая нас в этот момент и не заставившая схватиться за весла, я не оставался бы в живых.

На Штоля никто не смотрел. Каждому было страшно увидеть лицо этого человека. Он сказах твердо.

— Я предложил Гюндерсену подкрепить силы кровью друг друга. Конечно, это невозможная вещь, но у меня уже начал мутиться разум.

Гюндерсен хотел рассмеяться, но он закашалялся. Потом он сказал:

— Штоль хотел, чтобы сначала я дал ему кровь из собственных вен. Как будто после этого я был бы в состоянии пить кровь из вен доктора Штоля.

— Мной руководило намерение спасти мои наблюдения над человеком в Нью-Олесунде, — сказал Штоль.

Тогда Гюндерсен поднялся и громко сказал:

— Я был только учеником доктора Штоля. Я заинтересовался его наукой о поведении человека. Как и он, я решил записывать свои наблюдения. Я вел дневник. Он заполнен наблюдениями над поведением того самого доктора Штоля, который пять лет своей жизни посвятил наблюдениям над человеком в Нью-Олесунде!

— Абсурд! — крикнул Штоль. — Вы писали ваши предсмертные письма девушке из Хармштадта!

— Я обманывал вас. Я должен был так объяснить вам мои ежедневные записи. Если бы я сказал вам правду, вы вырвали бы у меня мою записную книжку, вы изорвали бы ее. А между тем я старался запечатлеть в своем дневнике черты и факты, которые свидетельствуют о постепенном перерождении доктора Штоля, изучающего науку о поведении человека!

Гюндерсен вытащил из кармана маленькую записную книжку.

— Я могу умножить материалы, имеющиеся у вас, этой маленькой книжкой. К вашим наблюдениям не безынтересно присоединить и наблюдения над вами. С этим ваш труд будет полнее!

И вот Гюндерсен протягивает записную книжку доктору Штолю. Штоль бледен как день. Он берет книжку из рук Гюндерсена, говорит: «Большое спасибо» и, не прощаясь ни с кем, выходит из общей столовой, надевает пальто и отправляется домой. Через два часа из комнаты доктора раздается выстрел. В комнату входят люди и видят ворох изорванных рукописей. В ворохе — истерзанные страницы из дневника техника Гюндерсена и среди всего этого хаоса — доктор Штоль, уткнувшийся простреленной головой в бумажную груду.

И все. Гюндерсен не присутствовал при погребении доктора. Он не выходил из жилища пока не наступило лето и пока не пришел, наконец, в Кингсбей пароход, и тогда Гюндерсен уехал в Норвегию, в город Хармштадт, к девушке, которая должна была стать его женой.

А доктора похоронили вот тут на холме.

Житель Нью-Олесунда рассказал мне все, что знал о докторе Отто Штоле, посвятившем себя науке о поведении человека.

***

Эмилий Миндлин. Рисунки: Константин Елисеев. Публикуется по журналу «30 дней», № 12 за 1929 год.

 

Из собрания МИРА коллекция