«Остановка по требованию». Сергей Диковский

Нужно ощущать из года в год привычную дрожь руля, слышать над головой вздрагивание звонка, чтобы научиться делать остановки и повороты с точностью трамвая. Когда за зеркальными стеклами третий раз грязь и пыль сменяются накатанным снегом, —привычка превращает человека в автомат; так кассирша универмага — живой автомат с лицом, на котором запомнишь только улыбку, — выбрасывает сдачу раньше, чем машина успеет выбить талон.

Он вел автобус, повинуясь маршруту и звонкам, делая повороты с точностью трамвая. Зная, что черная плоская кнопка звонка слева в нужную минуту сама окажется под рукой и ладонь безошибочно опустится на полированную рукоять тормоза, шофер не уменьшал скорости, когда на спусках обледенелый скат лишал машину управления. Он только улыбался, когда сдавленные тормозами колеса останавливались с преднамеренной неожиданностью и пешеход, зажатый прыгающими щупальцами прожекторов, точно курица бросался через дорогу.

Расшатанный, измученный мостовыми на подъемах, автобус выл нудно, тяжело, не спеша, полз, цепляясь тяжелыми шинами за выбоины, на спусках слетая вниз, шел под торжественный рев открытого глушителя, бросаясь из стороны в сторону, казалось, внезапно теряя вес.

Пассажиры, забившиеся в узкий проход рядом с кабиной шофера, с трусливой восторженностью рассматривали его бесстрастный профиль, прямую красную шею, вросшую в косоворотку, черную блестящую окружность руля, дрожавшую точно в эпилепсии в коротких узловатых пальцах.

Так было каждый день. Сзади входили и выходили, хлопали дверьми, вскакивали на ходу, переругивались с кондуктором, у него был свой, отделенный тонкими стеклами мир, насыщенный жаром от машины, запахами масла и бензина, и каждый звонок был только поводом к определенной, строго рассчитанной сумме движений.

Он увел бы и сегодня в гараж приседающий на поворотах автобус по пустынным переулкам Замоскворечья так же спокойно, как вчера и третьего дня, но у почтамта машина задержалась дольше обыкновенного. Положив перчатки на руль, он взглянул на подножку остановившегося рядом трамвая, и косоворотка стала ему внезапно невыносимо тесной и жаркой.

Неужели она?.. Стоило расстаться 7 лет тому назад в Таганроге, оставив ребенка и продкомармовский паек, быть оттертым вместе с броневиком фронтами, искать то в Ростове, то в Самаре, снова жениться, чтобы случайно встретить ее на площадке.

Она взошла в трамвай. Ну, конечно, ошибки не могло быть: ее волосы, рост, даже манера по-птичьи наклонять набок голову, доставая что-нибудь из сумки.

Но почему каракуль? Кто этот человек, грузно поднимающийся вслед за ней по ступенькам? С такой уверенной небрежностью может поддерживать за локоть только... Она замужем? А ребенок?

Почти лежа грудью па руле, вытянув шею, он смотрел на спутника так пристально, что даже, прикрыв на секунду веки, видел высокую котиковую шапку, розовую полоску шеи над воротником, нелепое пухлое пальто. Вопросы вспыхивали, исчезали и повторялись, не получив ответа.

Он служащий? Инженер? Бухгалтер? Но у него нет портфеля. Торговец? Знает ли она о поисках? Или может-быть молчала из-за этого.

Трамвайный звонок подействовал на него как укол.

Он нагнулся вперед, боясь, что потерянная уйдет с площадки, но остроконечная котиковая шапка спутника теперь заслоняла ее лицо.

Свет, падающий сверху, был настолько ярок, что из кабины он отчетливо видел даже полоски на брюках, высоко вздернутых над замшей ботинок. Окна наехавшего слева автобуса закрыли трамвай.

Обернувшись, шофер ждал звонка, чтобы нагнать, поравняться, всмотреться пристальней. Как бесконечно долго выходили пассажиры!

Двери еще дрожали на петлях, когда он, повинуясь звонку, со стремительностью, удивившей кондуктора, ринулся вперед. Как невыносимы были теперь неповоротливость машины, ее сытое урчанье, добродушный тупой нос...

Трамвай шел, громыхая прицепом, стуча на стыках. С каждой минутой он точно притягивал к себе вздрагивающие крылья машины.

Она продолжала стоять на площадке. Он видел шарф, закрывающий подбородок, лиловую гладкую шляпу, руку, схватившуюся за перила. Она что-то рассказывала спутнику, запрокинув назад смеющееся лицо. Шофер ненавидел сейчас его короткую шею, прилизанные волосы над отворотом пальто, ровную круглую спину. Какое тупое самодовольное лицо должно быть у этого человека!

Автобус почти нагонял площадку, но, казалось, на улице все сговорились, чтобы замедлить его стремительность. На перекрестке машину остановил трамвай. Несколько секунд пришлось рассматривать спокойные силуэты, наклеенные на матовые стекла. Держа руку на тормозе, почти врезываясь крыльями в бок трамвая, уходящего с дразнящей медлительностью, шофер почувствовал, как противно задрожала нога. Он тотчас же прекратил дрожь, плотнее прижавшись к подушкам, но рубаха неприятно прилипла к лопаткам. Грузовик, тащивший прицепную платформу, заставил его сделать длинную петлю, молочно-белая лошадь, окутанная паром, остановившаяся по надобности по-среди улицы, и возчик в рыжем кожухе, равнодушно насвистывающий с полка, привели его почти в ярость. Он объехал их торопливо, не отрывая глаз от красных точек, и вздохнул свободнее...

Фигура случайного прохожего сгорела в прожекторах. Улица впереди была чиста на несколько кварталов...

Машина всхлипывала торопливо и тяжело. При перемене скоростей она кашляла, скрежетала, капот подпрыгивал, лязгал железными зубьями лапок, пассажиров кидало друг на друга, кондуктор балансировал, цепляясь за спинки, и кольца на палке взлетали, стукаясь о потолок.

Расстояние сокращалось, вселяя уверенность. «Форд», мчащийся рядом, казался застывшим на месте, зато улица, расширяясь, сама неслась навстречу.

Снег пронзительно пел под колесами. Наконец, почти торжествуя, шофер вывел нос к подножке, взглянул в бесконечно знакомое лицо, и звонок, выстреливший над его головой, на миг остановил мысли и сердце.

Остановка по требованию. Рука перевела тормоз с точностью автомата. Но, только, когда машина остановилась, пролетев на тормозах несколько сажен вперед, он почувствовал, что кто-то положил ему в рот горькую ветку полыни.

В последний раз над дугой вспыхнул бенгальский огонь искр, трамвай исчез за поворотом, оставив в морозном воздухе пронзительный визг металла. Отчаяние и злоба перед непоправимым сделали каменным лицо шофера. Кому понадобилось оборвать бег машины?!. Все нетерпение, томительность ожидания, раздражение превратились в ненависть к пассажиру, растерянно дергавшему дверь за его спиной.

Он открыл окно и высунул голову. Женщина в каракулевом саке, похожая на бутерброд, густо вымазанный паюсной икрой, осторожно сходила с высокой подножки автобуса.

— Гражданка, —сказах он голосом, глухим от сдержанной ярости, и тонкая жилка отчаянно забилась на его виске,— гражданка, вы... вы закрыли за собой дверь?

Сергей Диковский. Рисунки: Я. Завьялов. Публикуется по журналу «30 дней», № 4 за 1929 год.

 

Из собрания МИРА коллекция