«Время абрикосов». Вера Инбер

Так как наступило время абрикосов, то мне хотелось бы высказать несколько мыслей по поводу того, как не надо варить варенье. Ибо в жизни иногда очень важно знать, как не надо делать то или иное.

Итак, варенье. Все это происходило давно, у моря. Я отчетливо помню белый домик, обмазанный глиной. Террасу обвивал виноград «изабелла». «Изабелла» обещала гигантский урожай. Но все надежды разрушили воробьи, которые шутя в два дня склевали его, как только ягоды начали покрываться стыдливым румянцем юности.

В одно нежное утро, пахнувшее теплым морем, рыбак принес нам несколько больших камбал в бородавках. Мы предпочитали их всем рыбам по той причине, что у них мало внутренностей, никакой чешуи и жабры легко вынимаются. Уже прощаясь, рыбак сообщил, что созрели абрикосы и что его брат, фруктовщик, принесет нам сегодня первую партию.

Сначала все шло как следует. Абрикосы не угрожали ничьему спокойствию. Они были смуглы и задумчивы. Кто мог предположить, что под их бархатной шкуркой скрываются такие острые когти? Дни были безоблачны, а по ночам прямо от нашего дома протягивалась по морю лунная дорожка, и даже не дорожка, а настоящее шоссе, вымощенное маленькими волнами и политое луной. В такие ночи Кика говорил:

— Вот если идти прямо по этой полосе, то можно прийти в Константинополь.

Но так как никто не знает еще, кто такой Кика (а он и есть герой абрикосовой эпопеи), то я сейчас представлю его. Кике двадцать два года, он почти врач и знает чудесные латинские слова, от которых самые противные болезни звучат, как цветы. Так, например, ячмень, тот самый, что бывает на глазу, называется «гордеолум» (Hordeolum). А такая прозаическая и даже смехотворная часть тела, как ягодицы, носит прекрасное название «глютеус» (Gluteus), что определенно напоминает глицинию. Кика был старший среди нас. Всего нас было пять человек, и всем вместе, включая и Кику, было девяносто пять лет.

Кика был человек недюжинный и даже гениальный. Это он придумал класть в сандалии дубовые листья, что, по общему мнению, чрезвычайно охлаждало ступни. Это он на спине каждого из нас собственноручно каллиграфически вывел инициалы и покрыл их бумагой от марок. И, в то время как все тело коричнево загорало, буквы на спине ослепительно сверкали. Это он, наконец, открыл, что лучшим средством от несчастной любви является огород, в частности, тыквы, которые требуют долгого и бдительного ухода.

Но и великий человек делает ошибки. Никто не знает, на чем ему суждено сорваться. Кика сорвался на абрикосах.

В этот год абрикосовый урожай был очень обилен. Земля не поскупилась на этот очаровательный плод, который становится ужасным, когда его слишком много. Несчастье началось с того, что абрикосы все дешевели и дешевели.

Брат рыбака каждодневно приносил нам большие корзины. Каждый день цена на них падала обратно пропорционально их величине. Наконец наступил злосчастный час, когда корзина абрикосов превратилась в премию к камбале, большой и тяжелой, как поднос с посудой. И вот тут-то Кику осенило.

— Необходимо, — сказал он, — варить варенье.

После обеда, когда посуда была вымыта особым способом — морской водой и страницами старого учебника по неорганической химии — и сохла на скалах, Кика рассадил нас в строго обдуманном порядке.

— Вот абрикосы, — сказал он, — и вот булавки. Вы берете в левую руку абрикос, в правую — булавку и, равномерно поворачивая, покрываете его дырочками. В таком виде плоды будут отнесены в погреб, где и простоят до завтрашнего утра. Завтра мы снимем с них кожу и будем варить.

— Кика, — нерешительно начала Катюша, его младшая сестра, — а не наоборот ли? Мне кажется, что если мы сначала наколем, то потом мы не сможем снять кожу. Впрочем, как хочешь.

Кика не удостоил ее ответом и начал колоть.

С самого начала меня томило предчувствие несчастья, и действительно, несчастье случилось. Я колола булавкой, как и все. Но, заглядевшись на необыкновенно красивого червя, вылезшего из одного абрикоса, я уронила свою булавку, и так как другой не оказалось, то я взяла тоненькую иголку. Был закат. Море было почти белое, как шелк. Только тот, кто бывал на юге, знает, что это значит. Далеко, почти на самом горизонте прошел пароход. Быть может, он шел в Константинополь, и никакие водяные лыжи не могли уже догнать его. Глядя на все это, я продолжала колоть. Странное ощущенье легкости вдруг поразило меня. Я взглянула на свою руку и увидала только половину иголки. Совершенно очевидно, что тонкая иголочка сломалась, оставив свою нижнюю конечность в сочном абрикосе. Бесполезно было искать, в каком именно. Их была целая груда, и она росла с каждой минутой.

«Да, — сказала я сама себе, — варенье будет прекрасно, но оно будет опасно, оно будет смертельно».

Наконец тяжелая работа накалывания пришла к концу. Абрикосы приобрели такой вид, как будто им всем привили оспу, и мы отнесли их в погреб, после чего вышли в море на килевой лодке и выслушали лекцию Кики о том, какие бывают разновидности ветра.

На другой день абрикосы вспухли и потемнели.

— Прекрасно, — сказал Кика, рассматривая их. — Теперь будем снимать с них кожу.

Увы, кожа не снималась. Наоборот, она теперь сидела крепко, как никогда. Решено было варить с кожей.

— Кика, — робко сказала я (у нас не в обычае было противоречить предводителю), — а не лучше ли сделать повидло?

Ход моих мыслей был ясен. В повидле легче и проще будет выловить половину иголки.

Кика взглянул на меня рассеянно и предложил разжечь керосинку: тогда не наступила еще эра примусов.

Сначала надо было сделать сироп. В большой медный таз мы налили воды и положили очень большое количество сахара. Точно не помню сколько, но много. Все это должно было вскипеть, и тогда наступила бы очередь абрикосов.

— Кика, — закричала вдруг Катя, взмахивая ложкой, — видишь ты этих людей у двухцветной скалы? Кто это? Как ты думаешь?

— Думаю, что тебе пора помешать сироп, — солидно ответил Кика.

— Ничего подобного, это водолазы. Они будут вытаскивать катер «Шалун». Мне хозяин говорил.

В одно мгновение у кипящего сахара не осталось ни одного человека. Самая строгая дисциплина не могла устоять перед водолазным соблазном. Даже Кика и тот дрогнул.

— Ничего, — промолвил он, — в этом сахаре большие комья. Пока все это распустится, мы вернемся.

***

В прозрачной и голубой воде, несравненной воде июльского моря, у двухцветной скалы, коричневозеленой, ходил по дну водолаз, медленно переставляя пудовые ноги. Его стеклянные, выпуклые, как у мухи, глаза обшаривали дно. Вот он задел ногой груду камней, и из-под моха вынырнула стайка бычков, как взлетает стая птиц, если задеть ветку березы. К затонувшему катеру подошел его коллега, тоже катер, под названием «Моя радость». Загрохотала небольшая лебедка, водолазы сильней закопошились под прозрачной водой, и наконец над морем поднялась мокрая корма «Шалуна», облепленная ракушками и маленькими крабами.

Все это продолжалось очень долго и сопровождалось разными приключениями. Люди на скале что-то кричали в какие-то трубы в глубь моря, и водолазы ответно булькали. Потом маленький греческий мальчонка, засмотревшись на лебедку, полетел в воду, и водолаз выбросил его на поверхность, как мяч. И, наконец, у миловидной девушки в купальных штанишках украли на берегу украинский костюм. Все это надо было обдумать и пережить.

Наконец «Шалун» был вытащен, и всем своим видом он как бы говорил окружающим: «Я хотя и «Шалун», но, честное слово, больше не буду».

И все ему поверили.

Усталые, но сытые душой, возвращались мы домой.

— Профессия водолаза, — пояснял Кика, — пожалуй, не менее полезна, чем профессия врача. Море безжалостно. Оно не так легко отдает свои жертвы, и нужно много усилий...  

— Ай, ой, — закричал вдруг Миша, шедший впереди всех, — я не могу идти!

— Почему? — хором вопросили мы.

— Не знаю почему, только земля держит меня.

Кика встрепенулся и, как настоящий врач, сломя голову помчался на помощь ближнему. Но и он, добежав до роковой черты, прилип к земле... Камни, травы, прелестная, такая юная и уже седая полынь, сама земля — все было покрыто сахарным сиропом. Радиус этого явления был очень велик. Центром же был таз на керосинке.

С большим трудом, подымаясь и снова падая, добрались мы до нашего липкого жилища. Огня не было, сахара не было, таза не было, — был сплошной сахарный поток, который медленно, как лава, увлекая за собой две ложки, сползал по тропинке к морю. Но и абрикосов тоже не было. Вместо них был гигантский, миллионный муравейник...

Прошло много лет. Мы все выросли и даже постарели. Наша дача у моря сползла в воду со всей своей «изабеллой». Маленький черный гречонок превратился в широкоплечего рыбака и продает новых камбал новым людям. Катер «Моя радость» уже не плавает. Он навеки пришвартован к берегу, и в нем живет артель лодочников...

Однажды случай забросил меня в небольшой северный город. Вечер был холоден и сер. Работа была сделана. Завтра надо было уезжать в новые места. А пока можно было напиться чаю и лечь спать, чтобы набраться сил.

В тихом кооперативе я спросила себе сухарей. Электричества не было, и керосиновая лампа мутно отражалась в голландских сельдях.

— Не возьмете ли варенья? — предложил мне бледный и ласковый приказчик. — Есть вишня, белая черешня, кизил, абрикосы.

Я взглянула на сельди. Неуловимо и мгновенно нахлынули на меня: море, камбалы, половина иголки, муравьи и мои шестнадцать лет.

— Дайте абрикосы, — сказала я с улыбкой и со вздохом.

— Рекомендую белые черешни. Свежего приготовления. Абрикосы же прошлогодние.

— Нет, дайте уж абрикосы. Это мое любимое.

Человек, покупавший в другом углу пеклеванный хлеб и чай, обернулся и посмотрел мне в лицо. Я увидала давно знакомые близорукие глаза и слегка кривой нос. Только волосы были не те. Те были каштановые, почти рыжие, а эти выбивались из-под шапки седоватыми прядями. Человек сделал какое-то очень знакомое движение.

— Кика, — закричала я так громко, что кассирша обернулась, — Кика, это вы?..

Мы не расставались в тот вечер. Мы пили чай с вареньем, абрикосовым, самым лучшим, самым сладким, потому что в нем есть сладость прошлого и тончайшая игла воспоминаний.

***

Вера Инбер. Публикуется по сборнику «Ловец комет», 1927 год.

Из собрания МИРА коллекция