«Женитьба генерала Инжо». Галина Серебрякова
Сухонькая Си-Линг осторожно раздвинула зеленые портьеры и остановилась, стараясь не производить шума. В светлой комнате, заставленной золоченой атласной мебелью, перед стильным трюмо вертелся генерал Инжо, в голубой пижаме с вышитыми иероглифами счастья на карманах. Си-Линг восхищенно смотрела на мужа; он казался ей прекрасным, как луна, как лотос, как «храм неба» в Пекине.
Генерал, не видя жены, внимательно разглядывал свое широкое, плоское лицо, глаза, ушедшие под виски, бобриком подстриженные волосы и коренастое гибкое тело, обтянутое шелком. Си-Линг нащупала на груди золотого дракона — талисман и, осмелев, вошла в комнату. Генерал Инжо мял резиновый шарик пульверизатора, подставив голову под легкий ароматный душ. Заметив жену, он вопросительно поднял голову.
Си-Линг была ровесницей мужу, но, несмотря на 33 года, могла сойти за его мать. Жидкие волосы, стянутые в пучок и примазанные маслом магнолий, подчеркивали миндалевидный некрасивый череп, дряблые, как увядшие листья, уши, шею в складках, будто свернутая гармоника. Жирные багровые румяна составляли неприятный контраст с желтой, как неспелая тыква, кожей лица. Свыше пятнадцати лет был женат Инжо, но никогда в отношении к жене не промелькнула любовь. Си-Линг не смела жаловаться: судьба, послав 4-х дочерей, не дала ей ни одного сына, — она заслуживала презрения.
Инжо сказал, обернувшись к китаянке:
— Я решил взять себе жену, Си-Линг.
Лицо женшины ничего не отразило, полузакрытые глаза уставились с обожанием на желтые кожаные генеральские туфли.
— Я женюсь на русской, — безразлично продолжал Инжо.
Тогда зрачки Си-Линг сдвинулись к переносью и застыли, она закричала надрывно:
— Зачем на русской жениться, зачем от русской нужен сын, возьми китаянку. Си-Линг ничего не скажет, а русская пусть в другом доме живет.
Инжо поднял руку, как для удара.
— Замолчи, старая дура, вышвырну тебя на улицу вместе с твоими черепками, если ты посмеешь плохо встретить русскую. Продам тебя в публичный дом, если за тебя дадут хоть один даян. Ты забыла свое презренное место, глиняная посуда!
Си-Линг упала на парижский зеленый, узорчатый, как папоротник, ковер и уползла, потрясенная своей минутной смелостью.
В полутемной комнатке на деревянной скамейке Си-Линг дала волю слезам, тихонько причитая:
— Любовь моя, сердце мое рвется, цветок мой, у меня никого не осталось, горе, злые духи кругом, ой, я несчастная.
Насладившись страданием, Си-Линг позвала слуг. Она рассказала им невозмутимо о предстоящем появлении новой хозяйки и приказала заняться уборкой дома.
***
В купе поезда Мукден — Пекин неизбежный полумрак: густые серые ветви придорожных деревьев залезают в открытые окна вагонов, трещат и отскакивают, стряхивая с листьев густую пыль.
Поезд подъезжал к станции. Десяток мальчуганов наперебой кидались к окнам, выпрашивая подачку. Из глубины купе Ольга видела лишь черные кружочки волос посреди бритых детских голов.
Генерал Инжо вернулся из ресторан-вагона в купе раздраженный и молчаливый, когда поезд подъезжал уже к Пекину. Шпионивший в Мукдене секретарь доложил, что влиятельный богач Ми, родня маршала, обиженный затормозившимся сватовством Инжо к его дочери, плетет опасную интригу. Генерал струсил и хотел объясниться с «русской», потребовать, чтобы Ольга, на которой он решил жениться, не препятствовала его браку также и с дочерью генерала Ми. Но Инжо не сказал ни слова, зная по опыту в прошлом, что она не уступит. «Вывернусь как-нибудь», подумал он с досадой.
В Пекине он отвез Ольгу в «Гранд-Отель» и, возвратясь лишь под вечер, он долго целовался с русской девушкой. Стемнело, когда развеселившийся генерал повез невесту в «Западные Горы».
***
Беззвездное черное, ухабистое небо и душная ночь погрузили в сон встречавшиеся по пути деревни.
— Расскажи мне, как ты жил в России, — вдруг попросила Ольга, — я ведь не помню Москвы. Мы бежали от большевиков, когда мне было не больше 8-ми лет.
Инжо самодовольно улыбнулся и заговорил отрывисто, с трудом подбирая русские слова.
— Знаешь, Оля, я ведь в большевистской России был, в 1920 году, в Москву ездил, только об этом не надо говорить никому, — спохватился он, — все забыли, тинь-хао.
Ольга приподнялась, стараясь разглядеть в темноте лицо жениха; мысль о том, что генерал— большевик, испугала ее. Инжо со свойственной ему хитрой чуткостью понял опасения девушки.
— Боишься? Я большевиком не был. Партию Гоминдан знаешь?
Ольга не знала, но почему-то успокоилась и рассмеялась:
— А теперь-ты кто?
— А теперь...
Инжо замолчал и насупился.
«Генерал Ми, пожалуй, припомнит поездку в Москву и заигрыванье с Гоминданом. Было ли это со мной на яву?» —думал Инжо, удивляясь былой смелости и упорству. Ему захотелось поговорить о прошлом, чего он обычно не делал из осторожности
— Странные эти большевики, —начал Инжо, — не о себе, а обо всех людях думают, о бедных, пояснил он Ольге, точно ребенку, — хорошо в России быть большевиком, но в Китае очень плохо. Если б в Китае большевики победили, и я бы с ними был, мысли у них мудрые, только вот зачем для будущего от всего отказываться... не всякий это может.
Помолчав, продолжал:
— Отец мой, Ольга, очень бедный был, пошел в хунхузы и вместе с маршалом разбойничал, храбрый был человек. Во время русско-японской войны он много русским помогал своим отрядом, многих японцев... — Инжо выразительно поднял палец, как топор. — Разбогатев, отдал меня в гимназию, послал в Петербург.
— Как звали, сказала Ольга, скучая, — русскую, научившую тебя целоваться, ведь вы, китайцы, поцелуем брезгуете.
Инжо не обратил внимания на ее вопрос и продолжал, как бы говоря сам с собой:
— Я Октябрьскую революцию видал, Си-Хин-Чжан, мой друг, пошел в Красную гвардию.
— Расскажи про Москву, — прервала Ольга.
— Москва зимой белая, как рисовое поле... Есть там гостиница «Люкс».
— Люкс—роскошь по-французски, — оживилась Ольга.
Инжо удивился:
— Никакой роскоши там нет... Был тогда в России голод, суп давали из бобов, как рикша ест. Вернулись мы с Си-Хин-Чжаном из Москвы, нас в тюрьму посадили... пытали... — Инжо вздрогнул. — Маршал Чжан, друг отца, мне сказать велел про Си-Хин-Чжана всю правду: «скажи, Гоминдан брось, генералом сделаю; нет повешу...» Я тебя Ольга полюбил за то, что ты русская...
Инжо хотел еше что-то сказать, но тяжело замолчал.
— Ну, а куда же девался твой Си-Хин-Чжан? — спросила Ольга.
Генерал сжался и глухо, но отчетливо проговорил.
Си-Хин-Чжана задушили, Си-Хин-Чжан был большевик.
На верхней террасе отеля, к которому направлялись Инжо и Ольга, танцевали фокстрот приезжие иностранцы и несколько похожих на пестрых колибри китаянок.
После ужина Ольга переоделась с помощью безмолвной, умелой китаянки и поднялась танцевать. Утомившись вакханальным чарльстоном, Инжо усадил невесту близ длинной, похожей на вытянувшуюся гусеницу, англичанки и пошел в зал для курения. Несколько американцев милостиво заговорили с ним о положении в Китае. Генерал словоохотливо принялся доказывать чужестранцам необходимость суровых мер против Кантона.
— Я знаю большевиков, они выносливы и упорны, как кактусы, и опасны, как скорпионы. Нужно отрубить много китайских голов, очень много. В ответ американцы одобрительно переглянулись, но, не поддержав разговора, докурили сигары и ушли.
Оставшись один, Инжо подобрал под себя ноги и закрыл глаза. Перед ним всплыли десятки кровоточащих голов, потом головы потускнели и вместо них появились красные головки маков. Инжо очнулся, ему захотелось опиума, чтоб забыть о генерале Ми, который мог его погубить.
***
На другое утро, усевшись за руль, вновь бодрый и спокойный генерал сам погнал автомобиль в Пекин. Он спешил на переговоры с дю-дзюнем, предлагавшим своих солдат маршалу Чжану заденьги и оружие. На стол дю-дзюня слуги поставили уже 31-е по счету блюдо, а Инжо все еще слащаво торговался с жирным, упрямым губернатором.
Соглашения достигли лишь во время 35-го блюда. Отобедав, новые друзья улеглись на шелковых одеялах с трубками в посиневших губах.
Толстый дю-дзюн подозвал адъютанта и приказах подать альбом со своими фотографиями. Он поднес Инжо, кроме внушительной денежной взятки, портрет, на котором был снят голым в позе отдыхающего будды.
На обороте портрета ученый губернаторский секретарь начертил два столбца стихов.
Принципы должны на учете все быть,
Тогда заключения проще;
Но должен в делах неизменно царить
Принцип справедливости общей.
В дни осени ясной Вас в Мукден зовут,
Но я пребываю в надежде,
Что лишь абрикосы опять зацветут,
Вы будете с другом, как прежде.
Си-Линг обошла длинный ряд комнат особняка генерала Инжо, задержавшись в комнате русской. В старинные вазы — Клюазонз, по приказанию генерала, Си-Линг поставила всклокоченные хризантемы с розовыми ворсистыми лепестками, на розовой постели Си-Линг разложила синий халат с четырехпалыми мандаринскими драконами, изрыгающими розовое пламя. Выпрямив покривившийся шелковый коврик, Си-Линг подумала о белых ногах русской и вздохнула.
Инжо привез молодую жену в свой особняк в тот же вечер. В порыве благодарности Ольга поцеловала генерала, не замечая тоненькую фигурку, робко, остановившуюся в дверях. Си-Линг с отвращением рассматривала русскую, без всякой почтительности обнимающую ее мужа.
«Значит, это правда, — подумала она печально, — что русские прикасаются нечистым ртом к божественной коже и грязнят ее дыханьем и слюной».
Инстинктивно оглянувшись, Ольга узнала в сморщенной китаянке, сложившей почтительно руки поверх кофты, жену Инжо и побежала к ней навстречу. Злобно улыбаясь, она бесцеремонно приподняла недоумевающее лицо Си-Линг, обошла ее со всех сторон.
— Право же, я не ревную, у тебя не слишком разборчивый вкус, судя по моей предшественнице.
— Надеюсь, ты избавишь меня от твоего «увядшего лотоса», — процедила Ольга. — Впрочем, — добавила она, видя, что Инжо готов исполнить немедленно ее желание, — впрочем, она, может остаться экономкой, с тем только, чтобы не показываться мне на глаза.
***
Спустя полгода, изнемогая от скуки, генеральша Инжо бесцельно слонялась из комнаты в комнату, переставляя безделушки и рассматривая себя в многочисленных зеркалах. В одном из коридоров ей послышалась за стеной китайская песня. Пела Си-Линг высоким голоском.
Впервые за полгода жизни под одной кровлей Ольга отворила тяжелую резную дверку и зашла к «экономке»...
Си-Линг вышивала туфли дочерям, сидя на низком маленьком стульчике, Завидя «русскую», она растерянно положила работу и встала.
Ольга уже жалела о своем посещении и, не зная что сказать, переводила глаза с маленьких туфелек на сморщенные, как будто деревянные, руки китаянки. Си-Линг молчала, полуопущенный взгляд ее казался недобрым и понимающим.
— Жорж, — Ольга поправилась, генерал ушел, мне скучно, Си-Линг, научи меня вышивать.
Си-Линг продолжала стоять неподвижно.
— Что же ты молчишь, не хочешь? — повышая голос, сказала Ольга, раздражаясь покорным упорством «экономки».
Си-Линг вдруг зло улыбнулась и ответила:
— Генерала ушел, мадама злится на Си-Линг.
— Я велю тебя вышвырнуть отсюда, тварь! — раздалось в ответ.
Си-Линг захихикала и вернулась к прерванной работе — она не боялась больше русской.
***
Над квадратным столиком склонились четыре черные головы. Желтые руки с акробатической быстротой складывали «стенки» из миниатюрных планок ма-дзян. Генерал Инжо закончил первый постройку и пробежал сухим, темным пальцем, острым и стучащим, как клюв дятла, по своей стенке, пересчитывая планки.
Генерал Хун напомнил игрокам стоимость больших и малых пангов и стал «ломать стенку». Инжо не везло в этот вечер, он проиграл уже 10 тысяч даянов, хотя знал, что такой суммы у него нет и не будет, если только он не примет предложения всемогущего Ми и не станет участником заговора, о котором смутно догадывался.
Но Инжо еще не хотел думать об этом и с новой надеждой на выигрыш принялся за игру. Он ребячески радовался, находя под бамбуковыми спинками полученных планок на белой кости иероглифы ветров и синие, зеленые, красные, тонкие как китайская вышивка «кружки», которые суеверно считал счастливой мастью. Он заметно рассердился, получив за пестрые цветы «со стены два иероглифа», но успокоился, прикупив «север» и выложив к всеобщей зависти панг «северных ветров». Один за другим игроки выкладывали планки: «два бамбука», «три иероглифа», «восток», «красный камень», «девять кружков»...
— Я покупаю для Чао, хрипло объявил Инжо, но генерал Хун перехватил планку и выложил панг. Оранжевое лицо Инжо побелело от злости, матовые глаза загорелись, пальцы, как улитки, то вытягивались то сгибались, голос звенел.
Неожиданно в самом разгаре игры пригибаясь как тигренок, к генералу Хуну подошел слуга с докладом. Широкие, жидкие брови Хуна подскочили, и на секунду хитрое лживое лицо его отразило великое недоумение. В то же время на пороге комнаты появилась, развязно произнося приветствия, светловолосая женщина в китайском халате. Ее появление не удивило только Инжо; в последнее время он фаталистически считал, что русская несет ему неудачи и гибель: брак с ней разорил генерала и породил множество врагов, явившись косвенной причиной немилости самого маршала.
Генерал Хун, увидя гостью, отодвинул планки ма-дзяна и повернулся, не вставая со стула, к ней лицом. Он настороженно и лицемерно, не говоря ни слова, приподнял плечи.
Генерал Санг произнес учтиво:
— Большая удача постигла генерала Инжо, — он среди друзей, враги не простили бы ему дерзости розовой комнаты его дома.
Генерал Чанг не даром был потомком мандарина, он знал, как намекнуть на жену друга, не называя ее однако и тем не вмешиваясь в личные дела Инжо.
Генерал Чанг пропищал, многозначительно улыбаясь:
— Если женщина выходит замуж за китайца — она становится китаянкой, должна знать свое место и быть воспитанной.
Инжо, прислушиваясь, быстро соображал: генерал Хун, конечно, удовлетворится золотым оружием, подаренным когда-то его отцу Куропаткиным «за особые услуги России», генералы Чанг и Санг, пожалуй, обрадуются золотым, осыпанным жемчугом часам; подношения заткнут их жадные глотки, и ночной скандал не получит огласки.
Успокоенный Инжо, улыбаясь одними губами, встал из-за стола и стал прощаться, вскользь упомянув, что намерен одарить друзей. Генералы оскалили желтые и золотые зубы разной величины в почтительных сообщнических улыбках.
По пути домой Инжо не произнес ни слова, но его молчанье резало Ольгу как кнут. В ту же ночь в розовом будуаре генерал побил жену шелковыми подтяжками, а утром уехал в Мукден.
***
За время отсутствия генерала Ольга твердо решила не вызывать больше столкновений, забыть унижения и побои. Инжо догадался об этом по несмелой заигрывающей улыбке и робкому дрожанию руки.
Сменив пиджачный. костюм на просторные штаны и халат, он усадил рядом жену и разлегся на плюшевом диване. Генерал был в благодушном настроении и нуждался в слушателе.
— Я помирился с Ми, этот старый вор богат, как далай-лама, он предложил мне достаточно денег, чтоб разделаться со змеей Хуном.
Ольга заметно обрадовалась прекратившейся ссоре с Ми, служившей не раз поводом к их семейным неурядицам.
— А маршал... Он принял тебя.
Инжо соединил две полосы бровей и замолчал. Ольга уже забыла о своем вопросе и отошла от мужа, подпиливая ногти, когда Инжо заговорил тихо, точно размышляя вслух:
— Маршал думает, что он станет богдыханом, но генералы припомнят маршалу, кто он, мой отец на дороге его подобрал, в отряд взял, а я чем при маршале был — слугой, нет хуже «боя» я при маршале стал. Маршал приказал меня в тюрьме держать, задушить хотел, — друга я предал, а что за это получил? —Голос Инжо окреп: — маршал за чины деньги брал, а службу не дал, без денег, без почета оставил, обманул меня маршал. Юань-Шан-Кай умнее маршала был, да умер, — загадочно прошептал последнюю фразу Инжо, но вдруг легко повернулся и шпионски посмотрел вокруг, в глазах его промелькнул страх.
— Сын маршала все еще в Мукдене? — спросила осторожно Ольга и тут же пожалела. Инжо, приподнявшись на локтях, снова испытующе посмотрел на нее. Успокоенный он сказал.
— Хороший человек, хороший генерах маршальский сын, к генералам внимателен.
Ми правильно говорит: «вот такой нам нужен настоящий американец».
Ольга, испугавшись того, что обнаружила слишком проницательное понимание недомолвок Инжо, живо перевела разговор на другие темы.
— Я не скрывал от тебя, что наш брак грозит мне разореньем, думал как-нибудь дела поправятся, но теперь я окончательно все потерял, даже этот дом должен генералу Ми отдать... он мне деньги взаймы давал... Пойми правильно мой поступок, я женюсь на дочери Ми.
Генерах взял руководство игры в «ма-дзян» и раскрыл главу «счет». Инжо ждал истерик, слез и потому был заранее зол. Скучающая гримаса, которую он пытался изобразить, не получалась. Ольга произнесла сухо и чеканно:
— Не удастся ваше китайское сиятельство двух зайцев слопать. Я — не китаянка и позорить себя не позволю, думаешь — приелась одна, возьмешь другую, да еще с мешком денег, нет... я за себя постою, ты ответишь за это, расплатишься, предупреждаю тебя.
— Не испугаешь, не грози, силой замуж не брал, сама хотела. Зачем за китайца пошла? Генерал Хунан-Сянь шесть жен имеет, кто ему может запретить, китайские обычаи такие, мой отец семь жен имел и русских жен имел. Я дал слово генералу Ми.
Инжо топнул ногой. Ольга попробовала прервать его:
— Умоляю тебя, одумайся, если любишь меня, не доводи до крайности.
— Инжо услыхал лишь последние слова и зарычал, размахивая руками:
— Чем ты грозишь, что сделать хочешь, шпионка. Ты думаешь — Инжо богат? А почему Инжо богат? Наряды хочешь, а делать что-нибудь можешь, детей рожать не умеешь, бери развод и убирайся к отцу.
Ольга убежала из зимнего сада и заперлась у себя, ей казалось, что Инжо гонится за ней. Но генерал в это время шагах из угла в угол своего кабинета, охваченный подозреньями и страхом, тщетно стараясь проникнуть в смысл Ольгиных угроз. Инжо метался, как пойманный скорпион. Нечаянно задев резной угол дивана, он тупо уставился в зеленую плюшевую обивку. Мысли закопошились как крабы в корзине торговца: здесь, вот здесь он проговорился о заговоре и выдал себя, а еще раньше в «Западных горах», в порыве бессмысленной откровенности он сказал ей о Си-Хин- Чжяне, о Москве.
Он внезапно перестал сомневаться: русская не остановится перед предательством, она поедет в Мукден и расскажет все, а улик так много. Из-за русских большевиков он сидел в тюрьме, из-за русской девушки он умрет. Генерал Ми показался ему единственным спасителем. Он избавил Инжо когда-то от смерти, теперь может сделать его богатым и могущественным.
Но русская... она могла всему помешать. Генерал Ми говорит: «русские женщины слишком много понимают, как и русский народ, — это опасно». Недавно генерал Ми сказал: «нужно убрать с дороги все, что может нам помешать».
Инжо вспомнил свою мать, засеченную отцом до смерти за непослушание и «длинный язык». Подобные случаи были так часты, так обычны, менее сложны, чем развод. Ольга предстала воображению генерала такой же незначительной частицей его имущества, как Си-Линг. Только на мгновение проснулось сожаление, сменившееся новым наплывом злобы. Русские «красные» и «белые» вторглись в его жизнь, как зло. Отныне генерал Инжо хотел только одного: вернуться к старым обычаям старого Китая, стать тем, чем был ловчайший Ми. Русская больше его не пугала.
***
Ольга лежала в постели, чувствуя себя ослабевшей и несчастной. Дверь розового будуара была полуотворена не без умысла, может быть, генерал придет успокоить жену обещанием отказаться от женитьбы. Но Инжо все еще расхаживал по кабинету. У письменного стола на кончике стула сидела Си-Линг, благоговейно не спускавшая с него глаз. Инжо подошел к жене, точно впервые заметил, погладил масляные волосы и прикоснулся носом к вороту кофты. Си-Линг блаженно закрыла глаза. Когда она их открыла, Инжо доставал из ящика эмалевую коробочку. Он протянул Си-Линг белую облатку и, наклонившись к ней, что-то быстро зашептал. Си-Линг понятливо кивнула головой и улыбнулась. Когда, вскоре, китаянка выскользнула из комнаты, Инжо переоделся и поехал в клуб играть в ма-дзян,
На рассвете сквозь шелковые шторы пробрался в «золотую гостиную», примыкавшую к комнате русской, игривый солнечный луч. С пола он прыгнул на диван и пополз к глазам прикорнувшей в уголке Си-Линг. Китаянка проснулась и, протирая на ходу глаза, побежала в розовый будуар к нарядной кровати под балдахином.
Постель была пуста, одеяло откинуто, белая простыня сползла, приоткрыв полосатый матрац. Си-Линг нашла Ольгу на скомканном коврике. Русская была уже мертва. Китаянка подняла ее голову и заглянула в испуганные и мертвые глаза. При падении стриженая светлая головка задела острый край деревянного столика и на лбу над бровью тонкая кожа разодралась и покрылась по краям застывшей кровью.
Си-Линг с трудом подняла белое холодное тело и положила на постель. Она принесла из своей комнаты инкрустированный костью и перламутром ящик с косметическими принадлежностями. Из флакончика со стеклянным драконом на пробке Си-Линг вылила на тряпочку румян и вывела на мертвых шеках два бураковых правильных круга, замазала белилами фиолетовую ранку, закрыла раздвинутые стоном губы и тщетно попыталась опустить веки на выпирающие глаза.
— Умереть хорошо, умереть весело, — шептала Си-Линг, расчесывая волосы Ольги и словно баюкая ее.
Генеральша Ольга Инжо была похоронена с ослепительной невероятной китайской пышностью. В русской газетке появился ее портрет с надписью, сделанной овдовевшим мужем: «Мир праху твоему, незабвенная, обожаемая супруга». Буквы были неразборчивы и размазаны слезами Инжо.
Шестью месяцами позже та же газета поместила фотографию самого генерала Инжо, умершего во время пыток. Он обвинялся в заговоре против маршала Чжана.
Изуродованный генеральский труп бросили; по приказанию главноначальствующего Хуна, на съедение бродячим собакам. Семейное счастье Инжо с маленькой Ми длилось менее полугода.
***
Галина Серебрякова. Рисунки: Сергея Лодыгина. Публикуется по журналу «30 дней», № 5 за 1929 год.
Из собрания МИРА коллекция
