«Простой случай». Борис Левин

Макар блестяще защитил дипломную работу. Руководитель Макара, профессор Спырро, когда официальная часть окончилась, крепко обнял его и поцеловал.

— Нынче сентиментальности не в моде, — сказал он трогательно и улыбаясь по-стариковски. — А я не подлаживаюсь... Я весь, как есть, вот и облобызал.

Товарищи гулко хлопали Макара по кожанке и хвалили: «Молодец, сукин сын! Молодец!..»

Ректор института долго жал руку и, взволнованный, почему-то повторял:

— Спасибо, спасибо.

Секретарь институтской ячейки воспользовался замешательством и произнес речь.

— Сегодняшняя наша победа вовсе не в том, — сказал он, — что вот, мол, еще один член партии, еще один рабочий стал инженером. Наша партия добилась, и мы ежегодно выпускаем таких инженеров и химиков. Это — само собой. Дело не в этом. Наша победа в том, что ты, Макар, показал себя не как рядовой инженер, а как талантливый. Вот что важно, чорт возьми. Качество. Вот что...

Макар ничего не слышал. Он бессмысленно улыбался и краснел.

На улице была весна.  Автомобильные сирены кричали, как гуси. В синем небе шумели аэропланы. Девушки улыбались и, как всегда весной, казались красивей и моложе. Макар стоял у трамвайной остановки и мечтал:

«Сейчас поеду домой, возьму белье и — в баню. Там побреюсь и постригусь. Только не успею, — подумал он, заметив на городских часах время... Не успею, — сейчас четыре, а меня к пяти вызывают в бюро ячейки...»

В вагоне он продолжал размышлять:

«В бюро недолго. Самое большее полчаса. Это вызывают, вероятно, опять — почему пропускаю собрания, почему не посещаю кружок. Сегодня они меня долго пилить не будут. Они еще не успеют рта раскрыть, како я им отрежу: «Кончено, инженер я. Готово. Теперь, пожалуйста, нагружайте. Теперь не страшно».

А после бюро забегу домой и — в баню. Остригу волосы, побреюсь. Голову тоже побрею.

А потом буду мыться и, париться. А потом приду домой, выпью чаю и спать, спать, спать...»

Когда Макар вошел в бюро ячейки, там было много народу. Макар сел в уголочек и ждал. Говорили о коллективизации быта в рабочих общежитиях. Кто-то предлагал вынести постановление, чтобы коммунисты и комсомольцы, проживающие в общежитиях, в обязательном порядке коллективизировались бы.

— Прямо издать декрет и баста!

Другой возражал:

— А я вообще против. То-есть не против, но против такого декрета. Как, например, быть с теми, которые пользуются диэтпищей? Не станем же для них специально готовить! Или вот у нас много народу учится — приходят поздно. Ужин остыл, а ему удобней где-нибудь по дороге в столовке пожрать.

Макар, сидя в уголочке, заснул. Снились ему формулы, профессор Спырро и шайка с горячей водой. Кто-то толкнул его, и он проснулся.

— Подходи сюда, поближе, а то ты все от нас подальше, — сказал секретарь ячейки Тимофеев. — Сейчас твой вопрос.

Макар сразу начал:

— Теперь уж я буду и собрания аккуратно посещать и кружки. Теперь уж нагружайте.

Сегодня я окончательно разделался с институтом, и больше никакого отрыва у меня не будет.

— Тут не в отрыве дело, — перебил его строго секретарь, — тут дело поважнее. Поступило заявление, что ты крестил детей, что жена твоя адвентистка и несколько раз у тебя на квартире были их собрания.

Макар пожал плечами:

— Чепуха это. Сплетня. Как ты сказал?

— Адвентистка, — повторил секретарь.

— Что такое адвентистка?

— Секта религиозная.

— Вот видишь, я даже не знал, что такое. Сплетня это. Самое простое, пошли сейчас за моей женой, спроси у нее, — предложил Макар.

— Это не сплетня, — сказал один из членов бюро. — Мы это проверяли. Лично я проверял. И жена твоя этого не отрицает. Собирались у тебя 5 февраля и 3 марта.

— Да, товарищи, чепуха это, — возмутился Макар. — И слышать не хочу! Что вы, я не первый год в партии, и разве могу позволить такие вещи. Что вы! Правильно, я собрания не посещал, не ходил на кружок, а от партнагрузки сами освободили, чтоб мне учиться.

Но ведь сами же знаете, ведь я весь же у вас на виду. Семь часов в цеху работаю, остальное время в институте, а потом в библиотеке и дома. Как чорт работал! Вот пять лет по четыре-пять часов в сутки сплю. Ведь сами ж знаете...

Секретарь ячейки набивал табаком трубку. Члены бюро молчали. Макар, обращаясь то к одному, то к другому, продолжал:

— За все пять лет ни разу отпуском не пользовался, Сами знаете, как нашему брату трудно дается учеба... Но вот все-таки я одолел... И я теперь инженер-механик, и, не хвастаясь, скажу, что я буду хорошим инженером... Вот и сейчас числюсь в отпуску, а все дни работал... Вот только теперь последние три дня погуляю... В баню вот думал сегодня, а то уж полгода не мылся...

— Все это мы знаем, — сказал секретарь, кончив набивать трубку, — все это нам известно. Но вот зачем ты ребят крестил? Член партии. Участник гражданской войны. А жена — адвентистка.

— Да враки же все это, сплетни. И слышать не хочу...

— Вот сейчас придет твоя жена, тогда узнаешь, сплетня это или нет. А пока ты лучше скажи — газеты ты читаешь регулярно?

— Честно скажу — последнюю неделю совсем не читал. Некогда было. Дыхнуть некогда было, не то что газеты. Сейчас все читать буду. Завтра же засяду.

— А скажи, продолжал спрашивать секретарь, — какой сейчас курс в деревне? Обращение ЦК читал?

— Не знаю, — ответил Макар.

— А что в Европе делается, ты знаешь?

Макар молчал.

— А про проповеди ксендзов ты что-нибудь слыхал? Вот видишь, — сказал секретарь, повышая голос. — Сейчас, когда все духовенство, вся сволочь готовится к войне, чтоб нас зарезать, перестрелять, так ты, рабочий, член партии, крестишь ребят, разрешаешь собираться у себя на квартире сектантам... Да нам плевать на твое инженерство...

— Неверно все это. Ничего я такого не разрешал! И ребят не крестил! Вранье это! Ложь! Не смеешь так говорить! — крикнул Макар и стукнул кулаком по столу.

— Ты спокойней, — сказал секретарь. — Не горячись. Вот твоя жена, сейчас услышишь.

В дверях стояла жена Макара.

— Марфа, — спросил Макар, задыхаясь от волнения, — ты ребят крестила?

— А то, как же, — ответила она каким-то противным певучим голосом и села,

— А скажите, — спросил секретарь, — вы адвентистка?

— Адвентистка, — призналась Марфа.

— А у вас адвентистские собрания на квартире бывали? — спросил член бюро.

— Моя квартира — и никому дела нет, — ответила она вызывающе,

— Ну что — сплетня? — задал вопрос Макару секретарь,

Макар молчал.

Член бюро ячейки Игнатьева спрашивала у Марфы:

— А скажите, гражданка Лукашева, ваш муж вас втягивал в работу? О вашем просвещении он заботился?

— Заботился, — ответила злобно Марфа. — Ночью он заботился. Днем некому о нас заботиться, а ночью каждый рад возле нас позаботиться.

— Что за чепуху мелешь, — прикрикнул на нее Макар.

— А то и чепуха, —ответила Марфа. — Кучу ребят наделал. Ай и это, по-вашему, тоже чепуха?

— Ну вот, можете итти, — сказал ей секретарь и обратился к Макару:

— Что же теперь будем с тобой делать? Тебя исключить надо за такие дела.

— Меня исключай, не исключай, — сказал подавленный Макар, а я умру за советскую власть.

— Мало теперь «умру», — сказал секретарь, свирепея. — Умру — это мало! Этого было достаточно в 18 году, а теперь, кроме умру, надо еще дело делать! — и спокойнее прибавил: — Ну что ж, ошиблись мы, значит, в тебе... Инженер; подумаешь! Таких инженеров и среди беспартийных найдется... Детей крестил... религиозные собрания.

— Я не знал про это. Вот честное слово — первый раз слышу, — произнес очень тихо Макар. — Я все время учился, Я как чорт учился. Первый раз слышу,

Обращаясь к членам бюро, секретарь предложил:

— Я думаю, товарищи, поставим вопрос об исключении из партии Макара Лукашева на общем собрании.

— Что ж, проголосуем?

И только один член бюро воздержался.

Секретарь раскуривал трубку и говорил, попыхивая, отрывисто:

— Ну что ж, Макар, ступай... Будешь беспартийным инженером... Ну, что ж..

Макар поднялся и ушел

«Я не пойду домой, — думал он, — А куда же ты пойдешь? — спросил он сам себя. Вот зайду в пивную, выпью кружку пива, а там подумаю».

В пивной его встретил товарищ по цеху.

— Какими судьбами? — спросил он его и прибавил ехидно: —А мы уж думали, что до самого крематория будешь возле юбки жены. Как же она разрешила тебе отлучиться?

Макар ничего не ответил, Он, молча, выпил пиво и ушел.

«А теперь куда ты пойдешь? — спросил он себя. — Не знаю. Ничего не знаю. — Он вспомнил, что в центре города живет его друг, Николай Павлович. — Вот к кому я пойду, — решил Макар. — Николай Павлович меня знает. И на фронте вместе, он и учиться направил. Расскажу все, как есть. Пусть посоветует».

И оттого, что где-то есть друг — Николай Павлович, Макару стало радостней.

«И посмотреть его интересно, — думал он. — Ведь уж семь лет, как не видались. И себя показать интересно. Он посоветует. Я ему все расскажу».

Дежурный швейцар спросил:

— Вы к кому, товарищ?

— К Николаю Павловичу Листову, в 63-й номер, — сказал Макар.

— Хватились! — И дежурный швейцар просвистел. — Он уж давно помер. Три года, как помер. Разве не слыхали? Об этом писалось.

— Как так?

— А так, — ответил швейцар и развел руками.

Макар, как побитый, шел по Тверской.

«Как же так? — спрашивал он сам себя. — Как же так случилось? Николай Павлович помер. Жена — адвентистка. Детей крестила. Как же так? Как же я все проморгал?.. А так, проморгал. Не заметил... Что же мне теперь делать?..»

Он пришел домой. Зажег свет. На столике в кухне стоял ужин. — селедка и картошка. Он не стал есть. Противно.

«Сейчас же соберу книги и уйду. Все ей оставлю, а здесь ни одной минуты не буду.

Пойду на вокзал, до утра как-нибудь прошатаюсь. А там видно будет».

На кухню вошла жена.

— Вот что, Марфа, я от тебя ухожу. Все тебе оставлю. Деньги пришлю. А беру вот только книги и наган. Ты не знаешь, где мой револьвер? Он где-то у тебя в сундуке лежал.

— Спохватился, — сказала Марфа, икнув. — Я уж два года, как твой пистолет выбросила.

Нельзя оружия в доме держать... Грех, — произнесла она строго и нравоучительно.

— Ух, дура! Какая же ты дура!

И Макар хлопнул дверью. Была апрельская ночь. Цвели черемухой звезды. На скамеечках сидели парочки и целовались. Макар бродил, по улицам. И, не зная как, очутился у ворот, где жил секретарь заводской ячейки — Тимофеев.

«Я зайду к нему и поговорю с ним. Чорт с ним, пусть ругается, пусть сердится. Мне надо с кем-нибудь поговорить... Я так не могу».

И он поднялся на третий этаж.

— Какого чорта припер так поздно? — спросил Тимофеев, впуская гостя. — Я только собрался заснуть.

— Я больше так не могу. Деться мне некуда, — сказал Макар, волнуясь.

— Как же тебе деться некуда? Инженер-механик, и вдруг — деться некуда!

— Ты брось свои шутки. Я ушел из дома. Из партии меня исключили. Что ж остается мне делать? Застрелиться, что ли? Так наган, мой наган, оказывается, жена еще два года тому назад выбросила. По ихним законам, видишь, нельзя оружие в доме держать.  А, может быть, тот же их поп прибрал наган к себе...

— Все может быть, — сказах Тимофеев.

— Что же мне делать, скажи, пожалуйста? Ведь ты и вся ячейка знают всею мою автобиографию. Ведь вы меня знаете, как облупленного... Так ты-то веришь, что я ничего про это не знал. Ни про детей, ни про их собрания. Ты-то веришь?

— Конечно, верю, — ответил Тимофеев: — Был бы другого мнения, я бы к себе тебя и не пустил.

— Так зачем же вы меня исключили?

— Урок... Проучить тебя надо. И для других это будет полезно. У нас на заводе еще имеются такие, как ты. Вот на общем собрании мы тебя и взгреем, чтоб другим повадно не было. И обязательно проведем постановление бюро о твоем исключении. А, там уж райком как хочет.

— Слушай, Тимофеев, нельзя же меня так трепать!

— А крестить детей можно? А наган… Дайка я запишу про наган, чтоб не забыть!

И секретарь ячейки быстро записал что-то в своем блокноте.

— Ну, а теперь давай чай пить... Сейчас разожгем примус. Выпьем чаю — и спать, а то у тебя физиономия совсем скривилась, — прибавил он ласково. И вскоре они пили чай и вели дружескую беседу.

Макар говорил:

— Как вся эта канитель кончится, уеду в провинцию. На завод. Вот увидишь, Тимофеев, как я буду работать. Ты про меня услышишь, как я буду работать. Я такие вещи придумаю, что все рабочие, вся партия мной гордиться будет.

Тимофеев из блюдечка отхлебывал чай и отвечал:

— Разве я спорю? Все возможно. Мы ведь о тебе в институте не раз справлялись, там тебя ценят. Но все-таки через три дня вот будет у нас собрание, и я тебя там так взгрею, Макар! А про случай с наганом я так расскажу, чтоб ребята все дрогнули!

***

Борис Левин. Рисунки: Константин Елисеев. Публикуется по журналу «30 дней», № 5 за 1930 год.

Из собрания МИРА коллекция