Аттракционы книжной ярмарки
Текст: А. Татарова
Фото: (?)
Публикуется по журналу «Цирк и эстрада», № 14 за 1927 год. МИРА коллекция
***
Когда-то давно, десятки лет назад, на московских рынках, на окрестных ярмарках в одиночку и семьями «давали представления» бродячие акробаты, «человеки-змеи», китайские фокусники, дрессированные собачки, ученые попугаи, петрушки. Привозились самые разнородные автоматы, стереоскопы с неизменными видами Неаполя, «пожара Москвы» и «битвы под Полтавой». Где-нибудь в сторонке ставился неутомимо путешествовавший с ярмарки на ярмарку, перекочевавший каким-то чудом из Америки в Россию, негр-силомер с визитной карточкой-вывеской, висевшей над его лоснящейся резиновой головой: «сдесь всякий может дать в морду за 5 копеек и померять свою уважаемую силу». И еще немного дальше бойко работали тиры с мишенями — звонко бьющимися тарелками, бутылками.
И все эти бродячие труппы, «рабовладельцы» негров-силомеров, хозяева тиров и автоматов, все эти люди со своеобразными «артистическими» наклонностями, получали от своей профессии, романтической и утомительной, какую-то возможность жить, какой-то, пусть черствый, но все же кусок хлеба.
Они существовали потому, что на них был спрос у толпы, у них был свой зритель, потребитель их смешной и грубой, но чем-то трогательной «продукции». Они существовали потому, что без них были немыслимы понятия «ярмарка» и «рыночная толпа», потому что они были «зрелищем», так же необходимым толпе, как и хлеб.
Но постепенно начали появляться кинематографы, велосипеды, футбольные площадки, спортивные кружки и состязания и вместе с их появлением почти бесследно исчезли, ставшие как будто ненужными, ярмарочные «чудеса искусства и техники».
И вдруг, сегодня ярмарочным развлечениям официально предложено возродиться. И они возродились в Москве, но уже не на Трубе, где процветали и постепенно умерли, а на Тверском. Возродились такими же заманчивыми для прохожих, какими были десятки лет назад, но цель их существования сегодня совсем иная.
Автоматы
Книжный базар приурочен ко дню печати. Его цель — продвинуть книгу в массы, заставить заинтересоваться книгой тех, кто никогда не читает. Если можно разукрасить витрины магазинов готового платья или галантереи, как это умеют делать опытные продавцы так, чтобы случайный прохожий прельстился выставленным товаром и купил иногда даже и ненужную вещь, то как можно затянуть гуляющих по улицам в книжные магазины? Как вложить им книгу в руки?
А на книжном базаре громадный процент покупателей — люди, никогда раньше книг не покупавшие.
Есть обольстительная прелесть в надписях на киосках Госиздата, Молодой Гвардии, Круга и т. д. «Скидка на все книги 20—30—50 процентов».
Невозможно устоять против возгласов, несущихся с любого развала (столы с подержанными, случайными книгами): «Вместо рубля —10 копеек на выбор».
Как не купить — такая дешевка. И покупают. И не только рабфаковцы на траве, в сторонке, любовно перевязав шпагатом полное собрание сочинений Гоголя, купленное по случаю праздника книги «за гроши», но смотришь и люди, которым гармошку бы в руки, подсолнухов бы полон рот, бережно заворачивают от дождя случайно, почти по неволе купленную книгу. Как не купить, когда на каждом шагу преграждают дорогу такие забавные, такие дешевые автоматы, китайские биллиарды, киоски, в которых можно попробовать свою силу и счастье?
Ярмарочную толпу всегда забавляют и прельщают автоматы — хочется проникнуть вглубь его, пощупать самую «душу» автомата. Бросишь гривенник — внизу из отверстия выпадает книга. Что делает гривенник с книгой, как он заставляет ее попасть в руки своего будущего владельца? А на Тверском бульваре автоматы особенно вежливы, они, как гласят надписи на них: «Мелочи берут и сдачи дают».
Как прощупаешь душу такого автомата? И особенно, когда — «автомат, братцы, курит, смотрите — дым идет» и особенно, когда в дождь он объявляет забастовку и «гривенники берет, сдачи и книги не дает».
Но не беда, если «душа автомата» — просто служащий «Рабочей Москвы» или какого-нибудь другого издательства. Не важно как и из чего сделан автомат. Важно — что он заставляет многих и многих прочесть книгу.
Тир
Самое оживленное место в Москве с 5 мая, дня печати и по 1 июня — Тверской бульвар. Самое оживленное место на Тверском — тир. Но подойти вплотную к этому, очевидно очень заманчивому развлечению не легко: громадная толпа осаждает со всех сторон маленькую деревянную будку. Из самой гущи толпы обольстительно раздаются последовательно: 1 — шлепанье мяча о гулкие стены тира, потом — 2 оглушительные раскаты коллективного смеха и, наконец, — 3 нечто вроде хоровой декламации, в которой (как и подобает очевидно этому типу драматического искусства) слов разобрать нельзя, но настроение буйного веселья — несомненно.
Если у вас нет мозолей и неотложного дела, и если у вас есть неутомимые и энергичные локти, чтобы пробраться к кассе и 25 копеек, чтобы купить билет на право 5 раз безнадежно промахнуться черным резиновым мячом — вы счастливец: не всякому так везет.
Бросают мяч с твердо-намеренной целью попасть в вырезанную в фанерной доске очень небольшую дыру. Но попадают, в большинстве случаев, в стены, в груды книг, изредка — в обслуживающих тир трех служащих Госиздата, еще реже (странные бывают характеры у мячей) в граждан, стоящих за спиной метальщика и уже совсем редко — в цель. Тогда происходит (а иногда, когда портится «аппарат» и не происходит) следующее: мяч ударяясь в поставленную за дырой дощечку, приводит ее в движение.
Внизу дощечка соединена веревочкой с подставкой, которая от толчка падает, и книги, находящиеся на ней, ползут по скату в руки меткого счастливца.
«Жуковский. Ундина!» радостно восклицает счастливец. Но постепенно лицо его становится озабоченным: «А что это такое — Ундина?»
«Страна такая есть», — подсказывает кто-то.
«Вы! Вильгельм Телль! Не задерживайте остальных, проходите с вашими книгами».
«А вы не ругайтесь! Причем здесь Вильгельм?».
«Книги повытащили — с ятями, с твердыми знаками, ундины. Нет чтобы сочинения Ленина положить» ворчит уходя какой-то гражданин.
«Да ведь вы же все равно промахнулись!» несутся вслед ему возгласы хоровой декламации.
Контрабанда
Попугаи были первыми контрабандными «развлечениями» проникшими на книжный базар.
За ними потянулись группы цыганят, отшлепывающих босыми грязными ногами под треск почти беззвучного за давностью лет бубна какое-то подобие танцев. А за цыганятами пришли маленькие фокусники — китайцы. Контрабанда вещь нехорошая — это несомненно, но право же одна из китайских девочек работала не хуже первоклассных фокусников больших цирков, оперирующих многочисленной аппаратурой. А у этой девочки был, казалось, только маленький грязный мешочек, в который она бросала медяки своих случайных зрителей.
Повезло только попугаям — их официально пригласили на гастроли «Пригласили» потому, что в штатах Госиздата вряд ли могли бы числиться попугаи на постоянной службе.
Попугай, крокодил, паровоз и проч. замечательные вещи
Попугаю отвели целый киоск, в котором он был настоящим хозяином и может быть впервые в жизни (кто его знает, чем он занимался сто лет, например, назад) приносил настоящее счастье. Для ребенка монета в 10—15 копеек еще не является счастьем, часто это просто маленький предмет, в котором лучшее — его звонкость. Но книжка с картинками — это уже вещь достойная большего внимания. Здесь, у этих книг была особая прелесть — их выдавала не библиотекарша (которая всегда, по мнению малышей, слишком любопытна и назойливо старается выспросить, направить ребенка), а попугай, настоящий попугай. Он важно, как будто соображая что-то, нагибал голову и вытаскивал «счастье», в котором был написан номер книги. Он почти всегда угадывал, какая книга придется по вкусу его маленьким покупателям.
Иногда, правда, и у него бывали неприятности. Мальчик лет 8 подошел к киоску, стал на цыпочки и почтительно попросил:
«Попугай, дайте пожалуйста книжку про негритянск»
«О чем?» спросил дядя при попугае.
«Об Негритянске — об республике, где живут черные люди. Попугай знает».
Но попугай, оказывается, не знал: он вытащил книжечку о кошках. Малыш обиделся: «Не попугай, а дурак».
Другой мальчик требовал, чтобы попугай вытащил «Крокодила». Кто-то спросил:
«Почему тебе хочется Крокодила?»
«Там очень хороший малыш»
«Какой малыш?»
Покупатель отвечает цитатой: «И какой-то малыш показал ему шиш, нехороший малыш, невоспитанный».
Но попугай не нашел «счастья» с «крокодилом».
Нехороший попугай, невоспитанный.
И все же он пользовался почти таким же уважением и любовью детей, как и паровозы.
Паровозы (целых — 3) — прекрасная забавная выдумка, издательства «Гудок», привлекавшая не только стаи детей, но и толпы взрослых. Это не важно, что паровозы были сделаны из дерева и не важно, что они шли сами только «под откос», а «в гору» их тащила видимая самым невооруженным глазом веревочка. Они больше всех остальных аттракционов базара продвигали на своих деревянных колесах книгу в массы.
Когда распускаются липы, когда, пусть вперемешку с дождями, светит весеннее солнышко, так хорошо гулять по Тверскому и так легко забыть свой возраст и превратиться слегка в ребенка. Поэтому у паровозов, у детской игрушки, толпятся взрослые «дяди», смотрят, как из тоннеля два-три раза паровоз вывез детям книги, а потом и «дядя» не выдерживает характера, со сконфуженной улыбкой лезет в кошелек, и... четвертый спуск паровоза — в честь «дяди».
«Дядя» доволен:
«Молодец паровоз. Десять лет книжек не читал все некогда было, а эту придется прочесть».
«Молодец паровоз», молодец Гудок — за пятнадцать копеек случайные покупатели получали не старую залежавщуюся на складах литературу, а книги, которые не отпугивают, а влекут за собой желание прочесть еще что-нибудь. Одно не совсем удачно: зазывальщики. Ведь они в принципе целиком — наследие ярмарочного балагана, ведь это — «Раусы» когда-то блестящие, полные остроумия и живой выдумки. На таких «раусах» артисты балаганов, зазывая на представление, умели говорить и «свободные» слова, не скованные суровыми запрещениями исправников. Для ярмарок, деревень, провинциальных городков они были зачастую единственной суровой критикой на существующий строй.
И здесь, у паровозов, зазывальщики могли бы, как и сами паровозы, служить культурным целям, — если бы они призвали на помощь искусство «раусов», а не произносили почти механически раз заученные слова: «Сам прочти, другому передай».
