Всякий хлам
Текст: Константин Паустовский
Фото: Александр Родченко
Публикуется по журналу «30 дней», № 4 за 1930 год.
***
Люди ходят, попирая ногами червонцы — это «утиль»; это отбросы, мусор, сорная трава. Во всем этом заключено множество драгоценных вещей, о чем рассказывает очерк К. Паустовского «Всякий хлам». Начат сбор «утиля». Но лень все еще одолевает нас. Пока один только человек в Союзе получил премию за сбор утиль сырья. Это — один из ударников маленького городишка Ржева. За день он собрал с полтонны. Имя этого человека, кстати никому неизвестное, можно смело включить в список героев трудового фронта.
***
Погрузка утиля в поезд.
Память сыграла со мной скверную шутку. Я забыл имя этого писателя. Может быть, вы напомните мне его, — он рассказал о человеке, скупившем всю пыль и мусор в старой ювелирной мастерской.
Дело было в Париже.
Мастерскую не прибирали несколько лет.
Пыль лежала геологическими пластами. Ее собрали, сожгли в тиглях, и из них закапало жидкое чистое золото.
Это — из области литературы.
А вот — случай, бывший у меня на глазах.
В Тифлисе есть Дезертирский базар. Это название историческое. Во время последней империалистической войны с Турцией дезертиры продавали на нем казенное имущество, — пояса со штемпелями полков, гимнастерки и солдатское белье из желтой бязи. Очевидно, дезертиров было много.
В 1923 году на этом базаре устраивались веселые аукционы, — американская комиссия помощи армянским беженцам распродавала старье, полученное из Америки. Старье было зашито в тюки и запломбировано. Вскрывать его до продажи не разрешалось. Покупатели «втемную», — каждый тюк за червонец.
При мне один армянин купил тюк в надежде найти в нем малопоношенные костюмы.
Тюк был наполнен старыми цилиндрами. Больше там не было ничего, — ни пуговицы, ни кусочка ткани, — ничего, — только цилиндры всех цветов — черные, серые и коричневые, — слегка полысевшие от старости и пахнущие застарелым бриллиантином.
Базар надрывался от хохота. Но армянин сказал спокойно:
— Чего смеетесь, шайтан вас знает. Цены нет этому товару!
И он был глубоко прав. Вскоре я встретил на проспекте Руставели первую женщину в фетровой шляпе, — блестящей и простой, — это шествовал по Тифлису, цилиндр, переделанный искусными местными мастерами.
Я убедился, что ничто не умирает. Закон превращения веществ стал ясен для меня, как для индуса закон переселения душ.
Омоложение резины
Да, все уходит и снова приходит, даже старые, осмеянные всеми калоши. Безжалостно выброшенные на помойку, они возвращаются к вам новенькие и скрипучие, как два черных лакированных домашних зверька.
Здесь мы, как принято выражаться, «вплотную подходим к вопросу об омоложении резины». Что делают со старой калошей? Ее терзают. Но об этом стоит рассказать подробнее.
Прежде чем рассказать о мытарствах калоши, я должен произнести, наконец, слово «утиль». Я пишу об утильсырье.
Пирамиды отбросов на свалках превращаются в пирамиды червонцев.
Древняя пословица — «не все то золото, что блестит» — доказала свое право на существование.
Автомобильные шины, резиновые отбросы идут в переработку.
Что же делают с калошами? Их собирают, старые калоши, и привозят на завод. Здесь начинается ряд жестоких действий.
Прежде всего отдирают медные буквы, ваши инициалы, и срезают заплаты. Потом старые калоши загружают в машины и к ним очень долго после этого не прикасается человеческая рука.
Первая машина тщательно моет калоши, вторая — рубит их на крупные куски вместе с байковой подкладкой, третья — рубит на мелкие куски, а четвертая машина «съедает» всю байку, снова промывает изрезанную в кашу калошу и выбрасывает ее вон.
Эту кашу пускают в вальцовые станки. Они ее тискают и прессуют в плотную массу.
К ней прибавляют свежий каучук и из этой смеси делают новые калоши. Так заканчивается омоложение старых калош.
Омоложение резины! Сколько нервов, выдумки и хитрости потратила Северная Америка, чтобы найти способы этого омоложения!
Шина, автомобильная шина — герб САСШ — требовала омоложения.
У Америки нет своих каучуковых плантаций. Плантации в Бразилии — в руках Англии, в Индо-Китае —в руках Англии, на Яве — в руках Англии. «Милостивый американский бог» расположил САСШ в тех широтах, где каучук не растет.
Поэтому призрак каучуковой войны между Америкой и Англией давно уже бродит над Тихим океаном.
Поэтому американцы много сил своего гуттаперчевого ума потратили, чтобы найти способ омоложения резины.
Бесценный чакан
Я видел в Госторге выставку всяческих отбросов, из которых делают прекрасные вещи. Я с радостью узнал старых знакомых.
Они вызвали во мне пласты воспоминаний.
Я помню мальчишек, продающих пучки: камыша пассажирам поездов Севастополь — Москва. Они называли его «чакан». Это были крепкие стебли с черной макушкой, похожей на валик пишущей машинки.
И вот я снова увидел этот «чакан», (иначе его зовут «рогоз»). Специалист по утильсырью бережно держал макушку «чакана» и говорил, что этому растению нет цены потому, что его можно использовать «на все сто процентов».
Он взял макушку и стал вытаскивать из нее светло-коричневый легчайший пух. Он обтрепал лишь десятую часть макушки, а пух лежал уже высокой горкой, — так фокусник вытаскивает из бутылки сотни метров шелковой ткани.
— Если к этому пуху прибавить очень немного — всего процентов 30 старой шерсти, — сказал специалист, — мы получим сырье для прекраснейшего фетра. Производство уже налаживается. Валенки — легкие и прочные — из чакана будут стоить два рубля.
Он показал мне фетр из чакана. Он рвал его изо всех сил, мял и тянул, но фетр был тонок, прочен и не поддавался злым намерениям специалиста.
В корнях чакана спрятан крахмал, — больше 40 процентов, его волокно крепко, как джут, а из листьев плетут циновки.
— Фетр из чакана не хуже, чем из тончайшего мериносового руна. Теперь считайте, — кило руна стоит 9 рублей, а тонна чакана — 40 рублей. Есть разница?
Заросли этого необыкновенного растения с татарским, веющим Азией и степями названием, есть всюду по берегам широких медленных вод: в устье Волги, в плавнях Днепра.
Нить воспоминаний не обрывается. — она приводит к Сухуму. Конечно, если вы бывали в Сухуме, вы будете с восторгом говорить о мимозах, жаре, тропических садах и фруктовом базаре, но никак не о сухумском пляже.
Нет ни грамма песка, — только крупный круглый голыш, которым море играет, как биллиардными шарами. Лежать на нем трудно: он впивается в тело, и человек, вставший с пляжа и идущий в воду, становится похож на пятнистую гиену. Это неприятно.
Теперь я узнал, что этот голыш так же крепок, как английская сталь.
Мне объяснили, что на цементных заводах в шаровых мельницах, дробящих горную породу, работают стальные шары. Мы покупаем их за границей. Оказалось, что эти шары из дорогой заграничной стали вполне можно заменить круглым и отполированным волнами морским голышом. Залежи его громадны, неисчерпаемы, катастрофически велики — это вы знаете сами. Сейчас начата его заготовка там, в Сухуме, где он злит курортников, в Батуме, на берегах Каспийского моря.
Кстати о рыбе и кости
Летом балаклавские рыбаки, за отсутствием рыбы, уходят в море бить дельфинов.
Когда они возвращаются, сдав дельфиновый жир на салотопенные заводы, жены не пускают их домой, пока они не отмоются и не переоденутся. Отвратительный запах исходит от их одежды и от моторных баркасов, перевозивших битых дельфинов. После каждого выхода в море баркас прожигают паяльником и заново красят, чтобы убить этот запах.
Но рыбаки очень часто, содрав с дельфина кожу и срезав лучший жир, туши бросают в море и они плавают у берегов, вызывая общее негодование. Никто толком не знает, что туши дельфинов, как и другая падаль, дают прекрасные удобрительные туки и техническое масло.
Рыбьи головы, хвосты и прочие части рыбьего тела, выбрасываемые на свалку даже на некоторых консервных заводах, годятся для переработки на рыбью муку — прекрасный корм для скота.
Самая дорогая экспортная кость. Все кости совершенно одинаковы по размеру и качеству.
Кстати, о рыбе. Рыбья чешуя — весьма неприятная штука. Она скользкая и липкая, — прилипнув к языку, она портит настроение.
Заграница платит за эту противную чешую большие деньги. Из нее делается искусственный жемчуг, — желтоватый, розовый и белый, — тот самый жемчуг, что при свете электрических ламп кажется живым существом и чья розоватость напоминает нам летние рассветы над морем.
Так происходит превращение вещей.
Позади деревень, за огородами, в оврагах белеют вымытые дождями костяки лошадей, собак и коров. В пустынях скелеты драмадеров указывают, как маяки, дорогу; у нас скелеты лошадей указывают близость жилья.
И вот эта «полевая» кость, как и всякая другая кость, — из столовых и пресловутых помоек, — идет на изготовление мыла, глицерина, стеарина, клея и желатина.
Знаете ли вы, что мраморная белизна сахара, чей разлом похож на искрящийся снег, зависит от этих костей? Их пережигают в уголь и через него пропускают сахарное сусло.
А голубые магические экраны кино, где дым броненосца «Потемкина» сменяется ледоходом на Миссисипи? Тонкая и изящная кинопленка, пахнущая лабораторией и культурой, рождена из костей. Кости, рога и копыта дают желатин, а желатин — пленку.
Даже простая пуговица на пальто рождена костью.
Вы окружены изделиями из рогов и копыт, не подозревая этого. Вы причесываетесь гребешком из рога, курите из рогового мундштука, милиционер, снимая вас с трамвая, дает свисток из рогового свистка. Из рогов и копыт делают краски, удобрительную муку и роговую муку для закалки стали. Конечно, это не все. Я многое пропустил.
Эльдорадо отбросов
За использование государственных денег не по назначению полагается суд. Но как судить крестьян, которые соломой льна-кудряша засыпают выбоины на проселочных дорогах, чтобы телега не вытряхнула душу? Разве они знают, что из этой соломы делается чудесная бумага «верже»! Они ездят по бумаге «верже», сивые их лошаденки-«мыши» топчут ее подковами. Богатство вопиет из-под тележных колес.
А «костра» — шелуха этого же льна-кудряша, которую жгут в русских печах, содержит в себе целлюлозу, ту целлюлозу, без которой не может существовать бумажная промышленность.
Крестьянин до последнего времени знал, конечно, что «каждая веревочка в хозяйстве пригодится», но не знал, что веревочку можно обменять на новенький трактор.
Колхоз дает ему первое понятие об этом.
Колхоз будет собирать отбросы и получать взамен «фордзоны» и «клетраки». Старый скупщик отбросов — кулак и жмот, — менявший ценнейшее тряпье на гнилые груши, безвозвратно ушел в туман истории. Его уже нет.
Что такое крапива? Бурьян. Худая трава.
Здесь «народная мудрость» дала осечку. «Худую траву из поля вон», — это верно, но «вон» не на свалку, а на фабрику.
Появилась научная станция по исследованию лубяных волокон. Она не побрезговала крапивой. Она разъяла крапиву на части и выяснила, — волокно крапивы прочно, как лен, и годится для изготовления простой ткани.
В крапиве много чистой целлюлозы. Из крапивы можно делать бумагу.
Что такое отдубина? Зловонная жижа, остающался после дубления кожи. Но вот недавно трест «Дубитель» собрал вагон этой зловонной жижи и отправил на Пензенскую бумажную фабрику. Фабрика изготовила из отдубины бумагу, на которой я, между прочим, пишу этот очерк. Бумага плотная, чистая, чуть желтоватая. Хорошая бумага.
Биржевые отделы иностранных газет пестрят экзотикой. Акции сдобрены пышными именами — «Рио Тинто», «Эльдорадо», «Валонея», «Квебрахо». Последние два имени — названия дубильных веществ. Это кора деревьев, содержащих много танина. Танин дубит кожу.
В рассказах морских писателей вы нередко встретите запах копры — запах дальних плаваний и старых кораблей. Копра — это тоже дубильное вещество. Древесина дуба и дубовая кора — тоже.
Но только теперь узнали, что простые дубовые опилки, которыми посыпают полы в трактирах, дают прекрасный дубильный экстракт. Дуб крепит кожу, а опилки наших северных берез и лип мягчат ее. Так север, отмеченный мягкостью и расплывчивостью красок, противопоставлен крепким дубовым сокам юга.
Первоначальная сортировка тряпья.
Человека, который расскажет, что у него на глазах растаял старый тулуп, в лучшем случае примут за пьяного. А между тем это верно. У старых заношенных овчинных тулупов и полушубков химическим путем уничтожается кожа-мездра и остается только чистая шерсть. Нет нужды говорить, что в работу идет и все шерстяное тряпье. После отбивки пыли машиной «чекер», машина «волчок» раздирает тряпье на волокна, потом шерсть расчесывают и, чистая, пушистая, падающая светлыми волнами, она смешивается со свежей шерстью и идет на прядильные фабрики.
Я сознательно не говорю о консервных банках (из них выплавляют олово), о хлопчатобумажном тряпье (идет на бумагу), о битом стекле, старых канатах, жизнь которых так же почтенна и просмолена, как жизнь старых моряков, о растоптанных ботинках и металлическом ломе, — как это используется, знают все.
Но меня занимают картон и удобрения.
Бумага неприхотлива. Ее делают даже из отдубины и крапивы. Ее делают из водорослей, из вязкой речной тины. Весной, после разлива рек, она высыхает на лугах пластами, похожими на войлок. Из нее делают не только бумагу, но и картон. Этот картон пропитывают каменноугольной смолой, посыпают песком, и получается кровельный толь. Он не ржавеет, не пропускает воду, не требует окраски и не горит, — он лучше железа.
Так вязкой тиной кроют крыши домов и мастерских.
Превращение вещей
Может ли крутизна морских берегов принести ущерб сельскому хозяйству и какое отношение имеет пища птиц к удобрении полей?
— Да, крутые морские берега приносят ущерб сельскому хозяйству, а пища птиц играет громадную роль в его развитии.
Очень просто. Лучшие удобрение для полей — помет морских птиц. Он называется «гуано». И лучшее гуано вывозится из республики Перу в Южной Америке, потому что у берегов этой республики лежат высокие скалистые острова с плоскими вершинами.
Птицы, питающиеся рыбой, гнездятся на этих скалах. Плоские скалы задерживают гуано, дождь не может его смыть. Оно сохнет на солнце, его собирают десятками тонн и вывозят для продажи.
Утиль, запакованный в тюки, дожидается отправки.
У нас в СССР скалы полярных берегов и островов, где обосновались крикливые «птичьи базары», слишком отвесны, и дожди смывают гуано в море.
Птицы питаются рыбой. Эта птица оставляет в гуано больше всего драгоценного для удобрения азота.
Но выход найден. СССР заменяет гуано морских птиц пометом голубей, чаек и домашней птицы. В последнее время начался вывоз его за границу.
Последний штрих. Рабочие обтирают машину тряпками. Каждый видел, как кочегары слезают с паровозов на больших остановках и протирают маслянистые паровозные шатуны и поршни. Тряпки, обычно, выбрасывают. Недавно один из заводов собрал эти жирные тряпки и сдал их в Госторг. Госторг продал их во Францию. Оттуда сейчас же пришел новый заказ на тряпки, — французы выжали из этих тряпок уйму машинного масла, очистили его и пустили в работу.
Теперь, когда поезд проносит меня мимо гигантских городских свалок, ржавых от жести и сверкающих то тут, то там спектральным сиянием битого стекла, я знаю, что это богатства, лежащие втуне, что мы все еще ленивы и нелюбопытны.
Только сейчас сбор утиля пошел по-настоящему.
Мой сосед, маленький мальчик Димушка, еще не умеющий выговаривать букву «р», пришел ко мне за старой жестянкой и объяснил, что «жестянку отнесет в детский сад к тете Маше, потом ее отдадут в союз, потом пришлют трактор и потом будет много хлеба».
Я отдал ему жестянку и заодно — черновик этого очерка. И буду отдавать и дальше.
***
Константин Паустовский. Фото: Александр Родченко. Публикуется по журналу «30 дней», № 4 за 1930 год.
Из собрания МИРА коллекция
